Эпизод 15. На рубеже этих сумрачных тысячелетий[1]
читать дальше
…Так возникают миры,
Так из пламени наших сердец
В черном небе полярной зимы
Загорается новое Солнце!
И великие земли
Поднимаются из пустоты.[2]
Так из пламени наших сердец
В черном небе полярной зимы
Загорается новое Солнце!
И великие земли
Поднимаются из пустоты.[2]
Есть те, кто знает нас так хорошо и прозревает наше сердце столь глубоко, что рядом с ними мы можем быть только теми, кто мы есть, не лучше и не хуже. Это пугает; и до дрожи нам хочется выпутаться из этих силков, чтобы примерить очередную маску, которая, как нам видится, интереснее, нежели мы. Но те, кого не способны обмануть никакие обличия, сильнее — и мы покоряемся, запирая на замок суету.
Нерданэль уже забыла, когда ей в последний раз удавалось так перепачкаться. Ильваниэн была не чище. Они распотрошили все сундучки, стараясь соблюдать осторожность (Нерданэль хорошо знала, какими опасными могут оказаться некоторые составы).
Наконец, им улыбнулась удача. Аккуратно открыв невесть какой по счету сундук, Нерданэль с первого взгляда поняла, что если это и не силима, то что-то близкое к тому. Сундук был наполнен не порошками и камнями, как все прочие, а полыми прозрачными сферами.
— Похожи на те, из каких у нас светильник, — заметила Ильваниэн, заглядывая через плечо.
Нерданэль кивнула. Обернутой в ткань рукой она достала одну сферу — абслютно цельную, без какого-либо отверстия.
— Надо проверить.
Илваниэн протянула ей приготовленный молоток, который понадобился в первый раз. Нерданэль замахнулась и отважно ударила по уложенной на пол сфере. Не осталось даже царапинки.
— Та-а-а-к, — с предвкушением в голосе протянула Нерданэль. Ни один светильник, как бы прочен он ни был, не выдержал бы такого удара.
— Думаешь, оно?
— Состав мы при всем желании не сможем определить. А про эти сферы мы хотя бы точно знаем, что они ударостойкие.
— Но это не значит, что это обязательно силима, — возразила Ильваниэн. — Мало ли прочных материалов.
— Ты права, — кивнула Нерданэль, снова заглядывая в сундук. — Но это единственная проверка, которую мы способны провести. Ни кислоты, ни горна тут нет.
Ильваниэн улыбнулась.
— Тут нет, но я знаю, где есть.
Вошедшая в азарт Нерданэль жестом показала на дверь.
— Веди!
Нерданэль положила несколько сфер в подол платья, Ильваниэн подхватила светильник и молоток. Оставив в комнате полнейший хаос, они вышли в коридор. Ильваниэн старательно заперла дверь.
Голубоватый свет не в силах был рассеять темноту полностью, и они шли мимо скопившихся в углах теней. Неожиданно Ильваниэн остановилась.
— Кажется, здесь.
Она постучала по стене, пощупала ее и снова достала ключи. Нерданэль наблюдала за действиями невестки с некоторым удивлением, хотя обещала себе ничему тут не удивляться. Ильваниэн вставила ключ в то, что на первый взгляд было обычной стеной. Приглядевшись, Нерданэль различила дверные петли. Не зная, где искать, эту дверь заметить было невозможно.
Теперь они очутились в гораздо более просторном помещении.
— Тайная кузня! — вырвалось у Нерданэль.
— Точно, — одобрительно отозвалась Ильваниэн. — Макалаурэ говорил, что место для Форменоса было выбрано не случайно. Эта кузня, как я понимаю, сердце Форменоса. Вся крепость была возведена вокруг нее.
Руки у Нерданэль были заняты, а так бы она непременно ими всплеснула. Она подошла к одному из столов и положила прозрачные шары. Страстно хотелось рассмотреть тут все, но Нерданэль напомнила себе, что у них есть дело, а вернуться сюда можно и потом.
Ильваниэн выжидающе смотрела на нее.
— Давай начнем с кислоты? — предложила Нерданэль. — Не вдохновляет меня этот горн.
Размеры горна действительно могли напугать кого угодно.
— Не хочу знать, что с его помощью собирались ковать, — пробормотала она, внимательно осматривая полки. Феанаро никогда не утруждал себя тем, чтобы расставлять вещи по порядку или подписывать склянки, так что надписи на них явно делал кто-то другой. Майтимо, что ли.
Найдя нужный сосуд, Нерданэль взяла очередную подопытную сферу (благо, их было предостаточно) и щедро полила кислотой. Кислота зашипела и с удовольствием прогрызла древесину стола. Шар загадочно мерцал и не собирался видоизменяться.
— Теперь и правда горн, — вздохнула Нерданэль с мужеством обреченного. Ильваниэн методично закатывала рукава, обнажая изящные руки музыканта.
— Всегда мечтала получить подобный опыт, — сообщила она. — Назвалась женой нолдо, разжигай горн, да?
— Точно. — Нерданэль огляделась. — Смотри, там поменьше есть.
Спустя два ведра угля, не менее трех десятков попыток как следует прокачать мехи, семь проклятий и одно порванное платье им удалось разжечь горн, который по меркам хозяев кузни считался средним. Ильваниэн отчаянно стирала сажу с лица. Нерданэль задумчиво рассматривала свежий ожог, далеко не первый и не самый сильный за время ее жизни среди кузнецов.
Они переглянулись и расхохотались.
— У тебя такой раскрас, — еле выговорила Нерданэль сквозь смех.
— Я еще и платье порвала, вот, — хихикая, продемонстрировала Ильваниэн длинную прореху. Это вызвало новый приступ хохота.
Все еще смеясь, Нерданэль взяла таинственную сферу и кинула ее в горнило. Как и следовало ожидать, шар остался цел и невредим. Когда горн погас, Нерданэль взяла щипцы.
— Если это и не силима, я не знаю, как еще можно проверить.
Ильваниэн пожала плечами.
— Не подойдет, будем искать еще.
Нерданэль повертела в руках сферу, которая и после горна осталась совершенно холодной.
— Интересно, как ее раскрыть? Туда же надо поместить плоды Древ. — Она задумалась. — А силиму ничто не берет.
Ильваниэн потерла лоб, добавив еще парочку черных разводов.
— А раскрытых сфер там не было?
Они переглянулись и бросились в заветную комнату. У Ильваниэн так тряслись от нетерпения пальцы, что она попала ключом в замок только со второго раза. Подлетев к сундуку, они запустили туда руки и принялись вытаскивать все подряд. Им попадались одни только цельные шары, и Нерданэль уже начало охватывать отчаяние, как вдруг пальцы нащупали острую кромку. Она осторожно потянула и вытащила из сундука две половинки шара. Нерданэль триумфально потрясла ими, отдала Ильваниэн и выловила еще парочку.
— А они соединятся? — подозрительно спросила Ильваниэн.
— С этим Владыка Аулэ точно что-нибудь придумает, — убежденно сказала Нерданэль. — Берем это и несколько цельных тоже, вдруг пригодится.
Она снова набрала полный подол и пошла к выходу. Уже на пороге Нерданэль обернулась и с тенью раскания произнесла:
— Надо будет тут прибраться.
— Угу, — согласилась Ильваниэн. — Погоди, еще же кузню закрывать.
К тому моменту, как они выбрались обратно к воротам (тому, что от них осталось), Аулэ уже закончил обход крепости. Он и не надеялся ничего найти. Силима, конечно, хорошо, но привести Нерданэль в чувство — куда как лучше.
Когда перед ним предстали две чумазые широко улыбающиеся особы, он понял, что приехать сюда было верным поступком.
— Вот, — Нерданэль гордо показала Аулэ прозрачные шары. — Наверно, это оно. По крайней мере, ни молотком, ни кислотой не берется.
— Ни горном, — добавила Ильваниэн, смущаясь своего вида. — Здравствуй, Владыка.
— Что ж, поглядим, — добродушно ответил Аулэ. — В Валмаре нас уже, верно, заждались.
Астарвэн быстро шагала по непривычно темным улицам Валмара. Владычица Варда созвала всех своих учеников — тех, кто пожелал бы прийти. Астарвэн желала. Она гадала, что же хочет сообщить им Возжигательница звезд, и немного испугалась, когда увидела Валар почти в полном составе у Эзеллохара. Астарвэн почтительно приветствовала Стихии и стала в стороне.
— Тиндомиэль, — обратилась к ней Варда, — когда подойдут остальные, мы направимся в чертоги Аулэ. Нам предстоит великое дело. Я бы хотела, чтобы вы это видели.
Астарвэн поклонилась. Слова Варды прозвучали спокойно, но за ними скрывалось что-то небывалое. Астарвэн почувствовала волнение. На что сейчас могут быть направлены труды Варды, как не на новые светила? До сих пор ученики Возжигательницы звезд довольствовались лишь объяснениями, но теперь, кажется, они увидят воочию, как Варда создает свои творения. Астарвэн с нетерпением ждала, когда появятся остальные. Ей казалось, что никто не спешит, хотя на самом деле это ее снедала жажда узнать, что же им предстоит. Прошла целая вечность, прежде чем появились давние знакомые и друзья. Они негромко передавали друг другу слова Варды. Теперь ожидали только Аулэ, и Астарвэн про себя удивлялась, где же он может быть.
Частичным ответом на ее незаданный вопрос стало появление Аулэ в сопровождении Нерданэль и, почему-то, Ильваниэн. Обе они выглядели несколько странно, что не мешало им улыбаться. И это тоже было странно. Астарвэн хотела к ним подойти и расспросить, но они почти сразу уехали, и их сложно было за это винить — им явно хотелось сменить одежду. Ее же мысли очень быстро вновь вернулись к тому, что происходило вокруг.
Варда и Аулэ о чем-то тихо беседовали. Йаванна выглядела обеспокоенной. Остальные Валар понемногу расходились, только Манвэ глубоко о чем-то задумался и то и дело взглядывал на небо, словно надеясь увидеть начертанный там совет Илуватара.
Наконец, Варда подала знак следовать за ней. Откуда-то, как по мановению руки, появились майар Аулэ и присоединились к процессии. Астарвэн знала, где находятся чертоги Аулэ, но никогда еще там не бывала, и не понимала, что Варде там делать. Все разъяснилось довольно скоро. Варда намеревалась ни много ни мало как сотворить новые светила, которые смогут разогнать тьму не только в Амане, но и в Эндорэ. А для этого ей требовались сосуды, которые мог изготовить лишь Аулэ. В его чертогах уже стояли две ладьи, при виде которых у Астарвэн захватило дух — настолько они были прекрасны.
Первая, золотая, даже в огне печей сверкала так, что глазам было больно. Нос ее венчал цветок, выглядевший точь-в-точь, как некогда цветы Лаурелина. Вторая, прозрачная, казалось сотканной из воздуха и воды. По бортам ее вился узор из серебра и темно-зеленых самоцветов.
Ладьи ждали. Ждали, когда им укажут путь, по которому они понесут свет. Ждали своих кормчих. Ждали вечного путешествия по небу.
Аулэ, удалившийся, чтобы сделать новые сосуды, вернулся не скоро — и в то же время слишком быстро. Астарвэн еще не успела наглядеться на чудесные ладьи.
Варда приняла из рук Аулэ хрустальную сферу, а из рук Йаванны — плод Лаурелина. И перед теми, кто был созван увидеть, свершилось чудо. Варда соединила руки, и в ее ладонях вспыхнул такой яркий свет, что эльдар пришлось закрыть глаза. А через мгновение Варда уже протягивала Аулэ шар с заключенным в него золотым плодом. Он бережно и почтительно установил сферу на золотую ладью.
Прежде чем заключить в шар цветок Телпериона, Варда повернулась к своим ученикам и сказала:
— Смотрите! Смотрите и не закрывайте глаз!
И когда Варда соединила ладони, Астарвэн увидела свет и вихрь, и между руками Варды в тот миг перестал существовать сам воздух. Астарвэн замерла. Она вглядывалась в происходящее до рези в глазах, но так и не смогла уловить момент, когда цветок и кристалл слились воедино.
Светящийся серебром шар Аулэ поставил на прозрачную ладью. Хранить последний цветок Телпериона доверили Тилиону, ибо он был сильнее всех привязан к серебряному старшему Древу. Телперион был отрадой для этого майя из свиты Оромэ — и отрадой большей, чем охота. Тилион отложил свой серебряный лук, который всегда бил без промаха, ради серебряного цветка.
Осталась самая малость. Знакомые до последней черточки карты небесных сфер на глазах Астарвэн украсились золотой и серебряной линией, отмечая путь новых светил.
Первым стать на тропу и попрощаться с землей выпало Тилиону, Охотнику, Бродяге.
***
Темнота угнетала. Хотелось изо всех сил впиться пальцами в ее неподатливое нутро и содрать с неба прочь, чтобы она опала лоскутами и больше не возвращалась.
Он же аманэльда. Свет — его суть.
Он сидел у поленницы, скрестив ноги и запрокинув голову. Темнота ввинчивалась в зрачки не хуже любого сверла.
Вернуть бы свет. Не тусклый огонь свечи, не рыжее пламя костра, не стеклянные лучи звезд. А то теплое золото, которое омывало всю его жизнь. То серебряное сияние, наполнявшее его сны.
Рядом растянулся бесшумно дышащий Хуан, положив длинную морду на лапы. Ему тоже несладко. И он тоже терпит.
Он закрыл глаза. Никакой разницы. Веки налились тяжестью, не желая подниматься. Он больше этого не вынесет. Рука безошибочно нашла Хуана, пальцы запутались в жесткой шерсти. Он не знал, что сделает, но понимал, что дошел до предела. Если только у темноты может быть предел.
Хуан беспокойно зашевелился. Приподнял голову, насторожившись. Шумно втянул воздух, поводив носом. И вдруг вскочил, не обращая внимания на хозяйскую руку, завертелся на месте, вскинул морду к небу и звонко, отрывисто залаял.
Тьелкормо распахнул глаза. Их до краев наполнила широкая волна серебра, накатившаяся с небес.
Сначала они ничего не заметили. Каждый подумал, что ему почудилось, ведь небу не с чего светлеть. Не в Эндорэ. Но когда серебряная ладья поднялась настолько высоко, что ее уже можно было различить, нолдор замерли. Ни один из них не верил, что такое возможно. Что о них помнят.
И об руку с этим пониманием шла бледная и робкая надежда.
Она ворвалась в кузню, как ненормальная, едва не снеся дверь с петель (петли были крепкие, но косяк опасно задрожал). Глаза горели неестественно лихорадочно, а ее звонкое «Пойдем!» на миг перекрыло стук молотка.
— Что такое? — чуть удивленно и с толикой неудовольствия отозвался Феанаро, не прекращая работы.
— Ты должен увидеть это сам, — Гиль тараторила, едва не захлебываясь словами. — Ну пойдем же! Скорее!
— Да ты можешь сказать, в чем дело? — уже совсем раздраженно спросил Феанаро.
Она яростно помотала головой и для верности помахала руками.
— Нет! Это… не сказать.
Феанаро зашипел не хуже остужаемого металла. Если он сейчас все бросит, потом придется начинать сначала.
— Что там? Орки? Моринготто собственной персоной? Круг Судеб в полном составе?
В ответ на каждый вопрос Гиль только морщилась.
— Не знаю слова для такого, — всплеснула она руками.
Феанаро закатил глаза.
— Сейчас пойдем, подожди.
Пока он заканчивал с обработкой металла, Гиль чуть ли не приплясывала от нетерпения. Едва дождавшись, когда он стянет потрепанные кожаные рукавицы, кое-где прожженные, Гиль схватила его за руку и потащила наружу.
И он увидел. Прямо над головой, в бархатной колыбели неба висела ладья, изливающая на землю свет — такой, какой когда-то дарили Валинору два Древа.
Феанаро ощутил, как его наполняет странная смесь удивления, восторга и недоверия. Но он сказал только:
— Я тоже пока не знаю для этого подходящего слова.
— Это… это же хорошо? — На лице Гиль было написано восхищение, но в голосе проскользнули недоверчивые нотки. Она стала куда как осторожней в суждениях. Ответь Феанаро на этот вопрос отрицательно, она бы скорее поверила ему, нежели своим глазам. Но он сказал: «Да», и еще: «Спасибо тебе», и легонько погладил ее по щеке. Гиль на мгновение прижалась к его ладони и тут же отстранилась. На лице осталась косая полоска сажи.
— Теперь тебе придется умываться, иначе все сразу поймут, что ты обнималась с кузнецом.
Гиль пожала плечами и потерла щеку, отчего сажа размазалась еще больше.
— Умываться, умываться, — со смехом сказал Феанаро. — В кузне вода есть.
Вода в бочке, как и положено, была ледяной, и Гиль недовольно фыркнула, опуская в нее руки. Лицо сразу же загорелось, когда она окунула его в ладони.
— Ты рад? — спросила она, стряхивая с пальцев уже теплые капли.
— Да, — ответил неожиданно для себя Феанаро. И добавил: — Очень.
Гиль прислушалась. Лагерь снаружи гудел и шумел все сильней, слышался лай Хуана и громкие голоса нолдор. А потом зазвучала песня.
Они, переглянувшись, снова вышли из кузни и стали на пороге плечом к плечу.
Мелодию сперва вел один голос, затем к нему присоединились еще несколько. Гиль не могла разобрать ни слова, но песня проникала прямо в сердце, сбивая его ритм.
Словно угадав ее мысли, Феанаро едва слышно произнес:
— Квенди сложили этот гимн звездам еще у Вод Пробуждения. Макалаурэ научил этой песне мой отец.
Песня лилась и лилась, взмывая вверх, и в какой-то момент Гиль стала понимать ее — не умом. Мелодия находила отклик где-то в потаенных глубинах души, и когда песня затихла, Гиль заморгала, с трудом осознавая, где находится.
Феанаро был необычайно серьезен. Она видела его рассерженным, печальным, улыбающимся и даже воодушевленным, гневным и потерянным. Но сейчас… она не могла подобрать этому названия и ждала, не решаясь его тревожить.
Он смотрел вдаль невидящим взором, и одному Эру известно, что он там видел. А потом расправил плечи, словно с них упала каменная плита, и сказал:
— Я был прав. Я. Был. Прав.
Гиль не спросила, в чем. Для нее это уже не имело никакого значения. Она верила в него так, как нельзя верить ни в кого в смертных землях. Да и в бессмертных тоже.
— Пойдем отсюда? — чуть погодя спросил Феанаро вполголоса. — Хочешь к озеру?
— А твое дело? — Гиль кивнула через плечо на кузню.
— Не сбежит.
Они вышли из лагеря через задние ворота, вдвоем: «Моринготто сейчас не до нас, Тьелпэ, я уверен» — и добрели до берега, оставив где-то позади посты дозорных. Гиль было не под силу их заметить.
На темной воде сверкала и блестела дорожка света. По воде ходила легкая рябь от ветра, и свет дрожал, мерцая. Озеро изменилось в одночасье, словно прихорошившаяся к празднику девушка, надевшая серебряный пояс.
— Словно мост в небо, — прошептала Гиль.
Она не видела лица Феанаро, стоявшего у нее за спиной, но легко могла представить, как в его глазах прыгают веселые искорки — как всегда, когда она восторгалась чем-то обыденным для него.
— Тебе хочется туда? В небо? — Голос тем более выдавал улыбку.
Гиль взмахнула рукой.
— Меня и не спросят. Если атани уходят из мира, то через небо, согласись.
Феанаро хмыкнул.
— Я бы не стал воспринимать это так буквально.
— Потому что у тебя плохое воображение.
— Никудышное, — согласился Феанаро.
Справа от них что-то зашуршало. За шорохом последовали глухие удары, шум и всплеск воды. Феанаро мгновенно обнажил меч и развернулся в ту сторону. Из-под нависающего берега с громким криком сорвалась стая птиц, а в густой траве отчетливо раздалось довольное урчание. И все стихло.
— Кто-то поохотился, — сказал он, убирая меч.
От воды метнулась тень и скрылась в кустах, махнув на прощание белым кончиком хвоста. Медленно покачивались пики растревоженных камышей, в которых жалобно крякала утка. Гиль сделала несколько шагов и оказалась у самой кромки берега.
Услышав шаги, подранок попытался взлететь. Птица, дрожа, судорожно пробовала расправить поврежденное крыло и топорщила перья.
— Бедняжка, — протянула Гиль. — Мы же заберем ее подлечить?
— Тьелкормо бы мог подманить. Я не умею, — отозвался Феанаро, подходя следом.
— Тут мелко…
— Нет.
— Ладно.
Гиль опустилась на колени у воды и потянула руки к утке. Та заработала лапками, стремясь убраться подальше к спасительным камышам. Гиль огорченно поджала губы, искоса взглянула на Феанаро, хмыкнула и смело попыталась изобразить кряканье. После этого утка окончательно забилась в ржавую осоку и затихла.
— От такого и я бы сбежал. Что это было, девушка?
Гиль фыркнула. Феанаро протянул ей руку, и она поднялась на ноги.
— Утиная речь.
— Ну да? — присвистнул Феанаро.
— Представь себе. Или у тебя настолько плохо с воображением?
— С твоей стороны не очень-то любезно постоянно напоминать мне о моих недостатках. Пора возвращаться, — безо всякого перехода добавил он.
Гиль подавила разочарованный возглас. Обратно в лагерь, как ей показалось, они дошли быстрее.
— А я понимаю эту птицу, — внезапно заговорила она, когда они прошли ворота. — Лучше раненым на воле… — Гиль осеклась.
— Ну-ка, посмотри на меня. — Феанаро развернул ее к себе лицом. — Нечего киснуть. Доведем лагерь до ума, перекроем вместе с синдар проходы в ущельях, и будет у нас чистый и вольный Хитлум, гуляй не хочу. Потерпи.
Гиль прислонилась лбом к его плечу.
— Что делать, — тихо ответила она. — Придется.
— Зря это. Из всех его поступков именно этот — зря.
Торно чуть повернулся в сторону подошедшего Тьелперинквара, затем снова взглянул на Феанаро и Гиль.
— Я думал, ты не согласен со своим отцом.
Тьелперинквар несколько мгновений непонимающе смотрел на друга.
— Что… А, нет. Не в этом дело. Понимаешь… когда Тинвэ погибла, во мне тоже что-то умерло. Но рано или поздно мы с ней встретимся. Они же — никогда.
Торно потер лоб, собираясь с мыслями.
— Они ведь знают об этом лучше кого бы то ни было. Смелые, да?
— Непостижимо.
***
Впереди, на грани видимости, брезжит темная полоса. Я изо всех сил напрягаю глаза, стараясь различить, что же это. Очередная полынья, такая длинная, что протянулась поперек пути, насколько хватало взора? Или нагромождение льдов, таких слежавшихся и плотных, что они кажутся черными? Остроты моего взгляда не доставало, чтобы понять наверняка. Придется подождать, когда мы подойдем чуть ближе.
Я хочу спросить у старшего сына, что видится ему, но он теперь неотлучно следует за Турукано, приглядывая за братом. Гибель жены превратила Турукано в бездумно движущуюся фигуру, вроде диковинной самоходной игрушки из тех, что в великом множестве мастерил для своих детей Феанаро. Феанаро!.. Ты ответишь и за это. Я закусываю губу чуть не до крови — как всегда, когда думаю о том, что нам пришлось пережить по вине брата.
Темная полоса, кажется, нисколько не становится ближе, и меня начинает одолевать беспокойство. Чем раньше мы поймем, что это, тем лучше.
Так проходит время — в тревогах и размышлениях, в попытках не замерзнуть и не потерять кого-то еще. В памяти то и дело всплывают обрывочные картинки. Белое лицо чьего-то ребенка. Пустые глаза Турукано. Трещины на льду. Я пытаюсь отогнать эти мысли и сосредоточиться на настоящем, но тщетно. Наверно, я и сам сейчас вроде той игрушки, которая передвигает ноги потому, что в ней повернули ключик, но что с ней будет, куда она идет...
До меня вдруг доносится крик, и я холодею, скованный ужасом. Снова? Кто?! Кричат те, кто идут самыми первыми. До них еще нужно добраться, чтобы понять, что происходит, и я ускоряю шаг, невзирая на опасность, которой мне это может грозить.
Крик звучит снова, и я с недоумением различаю в нем радость. В третий раз я уже могу разобрать и слова — точнее, всего одно слово. Берег.
Я замираю, а потом с моих губ срывается тихая и бессвязная благодарность Валар.
Эта земля неприветлива, но мы радуемся ей, как дети. На краткий миг мы забываем о том, что лежит позади, и позволяем себе ощутить вкус восторга. По узкой полоске суши, зажатой меж морем и горами, привольно гуляет ветер, и мне чудится в его посвистах дикий вопль, словно кто-то мучается от боли и тщетно пытается превозмочь ее. Я пинаю носком сапога мелкие камешки, подворачивающиеся под ноги, и не могу осознать — мы дошли.
Многие лежат на земле, упав прямо на месте, распластавшись на твердой, надежной поверхности. Я бы и сам рад растянуться так же, но я обхожу медленной, неверной поступью стихийную стоянку, примечая, кто обессилел совсем, а кому можно доверить позаботиться о других.
— Почему? — глухой вопрос ударяет мне в спину, как тупой таран.
Я каменею, и пальцы стискиваются сами собой. Мне нечего ответить Турукано. За меня отзывается оказавшийся неподалеку Ниэллондо:
— Валар и впрямь оставили нас.
Он из тех, кто сидит: выпрямившись и не желая хоть чем-то показать свою усталость, которая, уж верно, не меньше, чем у других. Косой взгляд, который я на него бросаю, мог бы прожечь, но возразить я ничего не успеваю. Мир начинает меняться прямо на глазах. Звезды тускнеют, и на небо наползает светлая шапка. Море и горы легко светятся, и даже жуткое эхо, разгоняемое ветром, стихает.
— Играйте, — кричу я. — Сигнал к выступлению!
Пение серебряных труб отзывается в моем сердце яростным ликованием. Нолдор торопливо поднимаются на ноги, словно серебряный свет снял с них покров усталости, смял и выбросил прочь.
Я многозначительно гляжу на Ниэллондо, и торжествующий ответ уже танцует на кончике языка. Но на его лицо набегает бледная тень улыбки, и я понимаю, что Валар, как всегда, не нуждаются в защите от наветов.
Ко мне подбегает Финдекано. Его глаза возбужденно блестят.
— Отец! — восклицает он. — Мы и впрямь выступаем сейчас же?
Едва дождавшись моего кивка, Финдекано продолжает:
— Мы должны ударить по Моринготто. Он не ждет ни нас, — тут он запрокинул голову, — ни того, что Валар нас поддержат.
— Разумнее было бы сперва найти наших... остальных нолдор, — возражаю я.
Финдекано мотает головой так, что кончики кос хлещут его по лицу.
— Нет. Мы потеряем преимущество внезапности.
Он исподлобья глядит на меня, не понимая, почему я против. Затем ахает и вздергивает подбородок.
— Отец! Нам нельзя... Мы не можем поступить так же, как Феанаро. Для него имеют значение только Сильмарилли да еще безумная жажда власти. А мы помним о гибели короля и гибели Древ.
Мне нечего возразить, и Финдекано это чувствует.
— Мы выступаем атаковать Моринготто, — наконец говорю я. — Сейчас.
Но Финдекано ошибся. Враг никогда ничего не упускал из виду, и нам пришлось убедиться в этом очень быстро.
...Если бы я мог повернуть время назад, я бы поступил иначе. Я бы все сделал по-другому. И мне не пришлось бы так горько жалеть обо всем, что случилось. Но никто не властен над прошлым.
А в настоящем на нас нападают. Никогда не виденные прежде твари, чей облик явно выдавал их приверженность Врагу, обрушиваются со всех сторон прежде, чем кто-либо успевает что-то понять.
— Сомкнуться! — я кричу, надсаживая голос. — Сомкнуть ряды!
Краем глаза замечаю Финдекано, который немедленно организовывает свой отряд. Правильно — ведь только у них есть настоящий боевой опыт, доставшийся им задорого.
Всего за несколько мгновений нолдор охватывает паника, которую усугубляют те, кто защищаться не мог. Стоянка превращается в разворошенный муравейник. Твари, ловко просачивающиеся между воинами, нападают на всех подряд. Я отчаянно пытаюсь организовать оборону, но моих приказов никто не слышит, а те, кто может понять, не в силах выполнить.
Постепенно я замечаю, что твари явно подчиняются чьим-то командам, но чьим? Все они выглядят совершенно одинаково — крайне уродливо, и разобраться, кто их главарь, я не могу. Да и не до того, только успевай уворачиваться да бить в ответ.
Чуть впереди меня сражается Аракано. Среди низкорослых тварей он возвышается, как гордая скала. Когда я бросаю на него взгляд в следующий раз, Аракано уже в другом месте. Он явно преследует какую-то цель. Неужто ищет их командира?
Я отвлекаюсь и едва не пропускаю удар по голове. А дальше все несется таким стремительным потоком, что я не успеваю дышать. Я вижу, как Аракано прыгает вперед и разрубает пополам особо крупную тварь. Струя темной крови окатывает его, и он становится страшен. Твари сперва пятятся — а затем кидаются на него с утроенной силой. Сын окружен, и никто не может к нему пробиться. Я рычу и прокладываю себе путь сквозь живую стену, но она смыкается снова и снова, и в конце концов совершенно заслоняет от меня Аракано.
А потом твари бросаются врассыпную. Видно, Аракано все же прикончил их главного.
Но самого Аракано я нигде не вижу. Я двигаюсь туда, где заметил его раньше, но там только беспорядочные кучи мертвых тел. Твари бегут, и нолдор добивают их на ходу. Я парирую очередной удар, отрубаю врагу руку и, когда он падает, случайно спотыкаюсь сам и падаю на одно колено. Взгляд мой утыкается в землю, и под мертвыми тварями я замечаю металлический проблеск. Я судорожно переворачиваю тяжелые тела в кожаных доспехах и, когда я добираюсь до последнего, воздух застывает в легких.
Измазанный в темной крови, с рассеченной грудью, на земле лежит мой младший сын, и в открытых глазах его, всегда так ярко горевших, стоит ночь.
Я запрокидываю голову и, раздирая пересохшее горло, выкрикиваю в безмятежное небо проклятье старшему брату. Пусть на него обрушится такое же горе. Пусть он так же лишится сына — у него их много, и один не станет столь уж тяжкой потерей!
В распахнутых глазах Аракано крохотными светлячками отражается луна.
***
С появлением светила жизнь лагеря изменилась. Теперь нолдор старались успеть побольше, пока серебряная ладья плыла по небу, откладывая отдых на то время, когда луна уходила за горизонт.
Гиль просыпалась с ее восходом и некоторое время смотрела в маленькое окошко, каждый раз не веря своим глазам. Поднимаясь с постели при свете луны, Гиль вспоминала о семье и утирала тыльной стороной руки набегающие слезы. Никогда ее мать не удивится серебряному чуду, никогда отец не порадуется такому подспорью в делах, никогда братья не взглянут на это вместе с ней.
Гиль отчаянно тосковала по ним. За хлопотами эта горечь отодвигалась на второй план, уходила вглубь, но в такие мгновения, как сейчас, она брала верх, заставляя бессильно сгибаться, уронив руки и глядя на луну.
Ее мать не любила отца, Гиль знала точно. Несмотря на это, жили они дружно и ладно и души не чаяли в детях. Но все кануло в небытие. И с этой мыслью Гиль вставала, шнуровала платье и выходила наружу. Когда невеселые мысли совсем ее донимали, она шла в кузню и, сидя на скамеечке у стены, смотрела, как работает Феанаро. Рядом с ним она ощущала покой, которого ей так не хватало, и она не уставала об этом повторять. «Я даже не знаю, как отблагодарить тебя за все, что ты сделал». — «Это имеет значение?» — «Да». — «Тогда улыбайся».
Время от времени они сидели бок о бок в зале совета, и пока Феанаро корпел над чертежами, Гиль занималась картами. «Здесь ошибка». — «Почему ты так думаешь?» — «Видишь в углу карты линию с делениями? Каждое деление означает пять миль, так что по карте всегда можно определить расстояние». — «Тогда я перечерчу этот квадрат». — «Уж пожалуйста». — «И мне будет проще не делать ошибок, если ты перестанешь на меня смотреть».
Если же ни чертежи, ни карты не требовали руки и внимания, а лагерь был спокоен и тих, Феанаро позволял себе заняться синдарином и другими милыми сердцу любого ламбенголмо вещами. «Между прочим, твое имя на языке синдар означает «звезда». — «Если я поставлю на голову вот этот светильник, будет похоже?».
Иногда он приходил посмотреть, как Гиль шьет, и наблюдал за тем, как из бесформенного куска материи рождается нечто совсем непохожее на то полотно, каким оно было в начале. «Не люблю вышивать». — «А я не люблю тех, кто вышивает». — «Значит, мы на одной стороне».
И чаще всего они молчали, не нуждаясь в словах.
Луна уплывала с неба уже в седьмой раз. Удивительно, как быстро Гиль к ней привыкла, встречая ее восход с той радостью, с какой приветствуют старого друга после долгой разлуки.
Гиль откинула тканое покрывало. Она устала; сильней всего выматывали стычки с Тьелкормо, который словно задался целью найти верный способ уколоть ее побольнее. Разговоры их превращались в подобие поединка, только, в отличие от мечей, слова оставляли невидимые шрамы. Гиль ожесточенно провела рукой по лицу. С нее хватит. Она свернулась клубочком под покрывалом и прикрыла глаза.
Ей показалось, что прошло всего ничего, как она проснулась. Сперва она не могла понять, что ее разбудило. Гиль растерянно вертела головой. Мир приобрел болезненно четкие очертания. Комната вырисовывалась так ясно, будто ее освещал десяток костров. Гиль могла различить все пятнышки на отскобленном полу и каждую трещинку на деревянном столе. В углу возле окна чуть колыхалась тонкая паутинка. По ее нитям бегал, деловито перебирая лапками, коричневый паучок.
Гиль прищурилась, невольно стараясь уберечь начавшие слезиться глаза. Не выдержала и потерла веки, прижав их кончиками пальцев.
***
Я вскидываю руку, и вокруг с шелковым шелестом разворачиваются голубые с серебром знамена. Они сверкают в лучах солнца, как вызов. Они и есть вызов. За нашими спинами в небе горит пламя, и враг укрылся от него в скалах.
Во мне нет усталости. Лишь злость и горечь, толкающие вперед и вперед. Их сила ведет нас на одном дыхании через степь и горы, прямо к тяжелым железным вратам, и они вздрагивают от нашего удара. Пусть Моринготто знает, что ему следует бояться. А пока что мы отступим и переведаемся с моим братом.
Высоко над нами сияет солнце. Безвременье закончилось.
Сноски:
[1] Сплин «Пой мне еще»
[2] Оргия Праведников «Путь во льдах»