Welcome to the show, the great finale's finally here.
I thank you for coming into my theatre of fear.
Welcome to the show, you're all witnesses you see
A privileged invitation to the last rights of me.
Эпизод 17. Красное на черном[1]
читать дальше
И дело вовсе не в примете,
Только мертвый не боится смерти.
Вдоль дорог расставлены посты.
Возьми меня с собой…[2]
Только мертвый не боится смерти.
Вдоль дорог расставлены посты.
Возьми меня с собой…[2]
Бывают дни, которые врезаются в душу против воли, — настолько велика радость, которую они несут, или горе, которое они обрушивают на голову. И никто не угадает, какую бусину выпадет нанизать на бесконечную шелковую нить памяти. Знай только подставляй ладони да лови, пропускай между пальцев ожерелье. Белый с перламутровым отливом шарик. Синий с поволокой. Тяжелый багрянец, будто пачкающий пальцы кровью. А дальше — сплошь гагатовые.
У сегодняшнего дня будет цвет воздаяния. Алый.
У Феанаро было довольно времени, чтобы успеть пожалеть о принятом решении и поразмыслить, что же делать дальше. Сильнее всего его занимало, как именно народ Нолофинвэ добрался до Эндорэ. От этого зависело, как пойдут их переговоры. Чутье подсказывало Феанаро, что Нолофинвэ вряд ли настроен на мир. Но не станет же он атаковать, в самом деле!
Все же посты были усилены, и лагерь, поднятый по тревоге, гудел на все лады. Гиль вместе с Лайрэ приводили в порядок и без того прибранные палаты целителей. Каков бы ни был исход поездки Майтимо, может статься, что кому-нибудь да понадобится помощь.
Весть о том, что народ Нолофинвэ каким-то чудом добрался до Митрима, облетела лагерь со скоростью ветра. Все только и говорили, что об этом, и строили догадки, как Нолофинвэ это удалось. Но кроме любопытства, еще одно чувство прочно поселилось в глазах нолдор — смущение. Мало кто был готов увидеться с теми, кого они оставили на том берегу, поэтому ничего доброго от встречи не ждали. Гадали лишь о том, насколько худо все обернется. Но никто бы не догадался, насколько сокрушительный удар припасла судьба.
За последние пару дней воины у ворот уже свыклись с тем, что спокойным стражам пришел конец. Не то что бы кто-то считал, что берега Митрима походят на аманские пляжи, но ничего по-настоящему серьезного после первой битвы еще не случалось. Прибытие же синдарских разведчиков и поднявшаяся следом суматоха были предвестниками надвигающейся бури. И она не замедлила явиться.
Феанаро считал, что после рассказа о Нолофинвэ уже ничто не могло бы застать его врасплох. Оказалось, что он заблуждался. Оказалось, как и целую вечность назад, когда вести из Форменоса повергли его в глухую тьму и беспомощность, так и нынче несколько слов были способны парализовать его ум и волю.
«Нас разбили. Майтимо взяли живым».
Жи-вым. Это слово едва дышащий нолдо выговорил четко, на пределе сил, словно не был уверен, что его правильно поймут.
Но они поняли — Феанаро и Торно, Макалаурэ и Атаринкэ, а поняв, стиснули кулаки.
У Феанаро так шумело в голове, что ему пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, прежде чем он разобрал, что говорит Атаринкэ. Тот намеревался ехать за Тьелкормо и младшими.
Молчание, наступившее после короткой фразы Атаринкэ, прерывалось только тяжелым, с присвистом, дыханием раненого воина. Наконец, Феанаро сообразил, что от него чего-то ждут, и, с усилием протолкнув слова через пересохшее горло, сказал:
— Да.
В голове по-прежнему шумело, и сквозь этот шум Феанаро едва слышал собственный голос.
— Возьми половину оставшейся конницы. Сразу отправляйтесь к горам. Мы постараемся вас нагнать, но если нет, соединимся уже в Дор-Даэделот.
Расширившиеся глаза Атаринкэ яснее ясного говорили о том, что он понял. Не теряя времени даром, он бросился прочь.
— Теперь ты, — Феанаро слегка покачнулся, поворачиваясь к Макалаурэ. — Вторая часть конных — тебе. Ты должен...
— Что же теперь будет? — Известие о том, что Майтимо в плену у Моринготто, казалось дурной шуткой, которую никак нельзя принимать всерьез.
Лайрэ закусила губу.
— Все, кто может держать оружие, готовы выступать. Я бы и сама, — она с досадой ударила кулаком о раскрытую ладонь, — но Торно запретил.
Отброшенное полотно едва опустилось на чисто выметенный пол, а Гиль уже выбежала из целительских палат, больно ударившись плечом о дверной косяк.
Она успела чуть ли не в последний миг. Небольшой отряд, который почти полностью состоял из пеших воинов, выстроился у ворот. Карнистир маячил возле стражи, что-то им объясняя.
Феанаро уже был верхом, и чтобы привлечь его внимание, Гиль пришлось схватить коня за гриву.
— Феанаро... Феанаро, неужели ты собираешься атаковать с такими малыми силами?
Он кивнул, подтверждая очевидное.
— Да это же безумие! — вскрикнула Гиль. На ее запрокинутом лице читалась мольба, которую невозможно было не заметить.
Феанаро смотрел на нее сверху вниз бесконечно долго. Он мог бы сосчитать каждую морщинку вокруг ее глаз.
— Будь это твой сын, ты бы так не сказала, — наконец, процедил он, понукая коня.
Побелев, Гиль отшатнулась и несколько мгновений неподвижно наблюдала, как он едет к первым рядам воинов. Затем повернулась и пошла в глубь лагеря, зябко кутаясь в плащ.
***
Я давно не видел Финдекано таким неестественно взбудораженным.
— У нас гости! — крикнул он, прямо-таки влетая под полог, который опасно заколыхался от такого обращения.
— Добрые или нет? — поинтересовался я. Готов поспорить на что угодно, что это не синдар, но надеяться мне никто не запретит.
— Под флагом Феанаро, — выдохнул Финдекано. — И стража уверяет, что во главе отряда едет Макалаурэ.
Так-так.
— Сколько у нас времени?
— Немного, — чуть сердито ответил Финдекано. — Но я уже объявил тревогу. С оружием и так никто не расстается, так что опасности нет.
— Именно поэтому опасность есть, — резче, чем хотел, ответил я. Поспешность Финдекано в том, что касается сражений и стычек, однажды сослужит ему плохую службу, если он не научится обуздывать первые порывы и изучать положение, прежде чем действовать. Но сейчас не время это объяснять. Нет, я был бы не против, если бы народ моего брата получил по заслугам — но позволить кому-то ради этого запятнать душу братоубийством...
— Где Турукано?
Финдекано в ответ только пожал плечами.
— Пожалуйста, найди его поскорее. И передай всем мое распоряжение: никому не обнажать оружие без прямого приказа.
Ему явно не понравилась вторая часть просьбы, но спорить он не стал.
К тому моменту, когда незванные гости подъехали совсем близко, мы были готовы. Навстречу отряду Макалаурэ — это и впрямь оказался он — отправились несколько воинов. Разговаривать я собирался только с ним, если ему было что сказать.
Мы наблюдали за переговорами из-за первой линии воинов. К моему удивлению, Макалаурэ, не став спорить, сразу спешился и отдал какой-то приказ своим воинам, а затем пошел к нам. Он не мог не понимать, что идет в наш лагерь один, к тому же под прицелом недружелюбно настроенных лучников. В мыслях я отдал должное его смелости.
— Нолофинвэ, — он склонил голову.
— Макалаурэ, — холодно ответил я. Я всегда относился к нему с приязнью, но у каждого из них на совести гибель эльдар. Мне стоило огромного труда удержаться от того, чтобы сразу же обвинить его в этом. Вероятно, какие-то из мыслей отразились на моем лице, потому что Макалаурэ слегка отшатнулся.
— Не сочти за издевку, но я рад вас видеть, — справившись с собой, заговорил он. Стоявший справа от меня Турукано фыркнул. Макалаурэ, кажется, обратил на это мало внимания. — Мне бы хотелось многое вам сказать, но время очень и очень дорого.
— Зачем ты приехал? — перебил его Турукано. Я видел, что он едва ли не дрожит от злости, и успокаивающе положил ему руку на плечо.
— Позвать вас под защиту нашего лагеря. Он укреплен и намного лучше, — Макалаурэ махнул рукой вокруг.
— Неслыханное добросердечие, — процедил Турукано.
— Моринготто снова отправил в Митрим войско. Вы в большой опасности.
— Вас не очень это волновало, когда вы жгли корабли, — сказал я.
Макалаурэ вздрогнул, но ответил:
— Там был Аман.
У меня на языке уже вертелось, что и вправду, тогда в Амане уже не осталось убийц и бояться было некого, но я ответил иначе:
— Вряд ли мы уже когда-нибудь будем в большей опасности, чем на пути сюда.
Макалаурэ провел рукой по лбу. Он знал, что ему придется нелегко, но сосредоточиться на разговоре никак не получалось: мысли то и дело убегали к Майтимо. Все же он спросил:
— Как же вы добрались?
— Через Хэлкараксэ.
Макалаурэ судорожно втянул воздух и пробормотал:
— Это же невозможно.
— Вы не оставили нам другого пути, — вмешался Турукано. Я молча смотрел на Макалаурэ. Что сейчас творилось в его душе? Способна ли она еще хоть на малейший проблеск раскаяния?
— Невозможно, — повторил он. — Но раз вам это удалось... да, тогда и войско Врага не покажется такой уж угрозой.
— Нам уже довелось столкнуться и с этим, — заметил я.
— Тем более, — Макалаурэ вскинул голову. — Вам нужна помощь и отдых.
— Нам не... — начал Турукано, но я оборвал его жестом.
— Скажи мне правду, Макалаурэ. Почему твой отец хочет меня видеть?
— Не знаю, — ответил он, и я видел, что он не лжет. — Но мы и понятия не имели, что вы пережили. И какой бы ни была причина сначала, сейчас важнее помочь вам.
Он говорил искренне, но я сомневался — не в Макалаурэ, в Феанаро.
— И что потребуется взамен? — Давно миновало то время, когда я верил в чистоту сердца Феанаро.
— Ничего, — удивленно сказал Макалаурэ. По его взгляду я понял, что мой вопрос и впрямь его задел.
Я бы хотел отказаться. Турукано прав: нам ничего от них не нужно. Но, кроме гордости, было и еще кое-что. Мой народ заслужил и отдых, и помощь. Детям хорошо бы провести хоть одну спокойную ночь. Раненым нужен покой. А обороняться в чистом поле — сущее безумие. Нас окружат и задавят числом.
Если только Макалаурэ говорит правду, и войско Моринготто и в самом деле движется по Митриму. Мне придется как следует взвесить его слова, ибо ошибка обернется смертью для моего народа.
— Пожалуйста, Нолофинвэ, — тихо произнес Макалаурэ. — Поверь мне.
И что-то в его голосе заставило меня согласиться.
Макалаурэ отправил с нами трех проводников. Сам он во главе отряда в две-три сотни отправился к горам, отказавшись добавить что-либо сверх того, что уже сказал.
До места мы добрались быстрее, чем я думал: озеро было не так далеко, и несмотря на то, что все были измотаны, мысль о рыскающих неподалеку врагах гнала вперед.
Лагерь меня поразил. Дозорные башни, пусть и деревенные, надежный земляной вал, крепкие ворота, которые сейчас распахнулись, чтобы впустить нас. Да, тут времени зря не теряли.
Поручив Турукано устроить всех на отдых, я попросил одного из проводников отвести меня к Феанаро. Меня удивило то, что он не появился сам. В ответ я услышал, что ни короля, ни кого-то из его сыновей в лагере нет, а распоряжается всем Тьелперинквар, и если я хочу, меня отведут к нему. Я хотел. Воин вежливо склонил голову в знак согласия и пошел вперед, показывая дорогу. Мы с Финдекано последовали за ним.
Нас привели к невысокому ладному домику. Провожатый распахнул дверь и впустил нас внутрь просторной залы. Ее делил надвое длинный стол. Рядом с ним стоял Тьелперинквар. После скомканного, неловкого приветствия он, наконец, объяснил, что случилось, и куда делся Феанаро.
Выслушав Тьелперинквара, я даже вскрикнул от бессильной ярости. Как бы я ни был зол на Феанаро и его сыновей, попасть живым к Моринготто я бы не пожелал никому. Или... пожелал? Мертвое лицо Аракано. Мое проклятье.
— Мы можем присоединиться, — я с трудом разлепил пересохшие разом губы. — Не знаю, сколько точно воинов будет в силах выступить, но пару сотен отправить получится.
Тьелперинквар задумался. Если он и удивился нашей готовности помогать после всего случившегося, то не подал виду. И верно — мы еще успеем порвать друг другу глотки.
— Тьелкормо должен выдвинуться с того берега, от синдар. За ним отправился отец, — сказал он. — Если вам удастся с ними соединиться, это поможет делу. Но у них конница... — Тьелперинквар покачал головой. — Пешие же отряды вышли почти сразу, как Макалаурэ отправился к вам, и я не знаю, как теперь их искать.
— Карту, — потребовал я. С тихим шорохом она развернулась на столе. Я вгляделся в отмеченные горные проходы. — Тут, — я указал пальцем, — мы пойдем тут.
Тьелперинквар кивнул.
— Кто их поведет? Я отправлю с вами несколько разведчиков из тех, что остались в лагере.
— Я сам.
— Исключено, — твердо сказал Тьелперинквар. — Никто из... нашей семьи не покинет лагерь.
Финдекано вытаращился на него. Я онемел.
— Ты хочешь, чтобы я отправил своих воинов в битву, а сам остался за стенами? — Я изо всех сил старался говорить спокойно.
— Приказ короля. Принять вас в лагерь и обеспечить безопасность. Я не могу запретить вам сражаться, но относительно... семьи у меня однозначные указания.
— Ты же не станешь держать нас силой? — воскликнул Финдекано. Его коробили постоянные заминки Тьелперинквара.
Тьелперинквар сжал губы. Между бровями у него пролегла резкая морщинка, отчего он стал еще сильнее похож на Феанаро.
— Мне нравится это не больше твоего. Но... что, если Моринготто приготовил для всех нас одну большую ловушку? Тогда должен остаться хоть кто-то.
— И поэтому сам Феанаро так охотно в нее сунулся? Останутся все. Кроме меня.
— Время уходит, — послышался чей-то слабый шепот. — Феанаро был не в себе, Тьелпэ, ты знаешь.
Я оторвался от карты, чтобы увидеть говорящего, но он стоял в тени, за спиной Тьелперинквара, и мне не удалось понять, кто это.
— Глас разума? — бросил он через плечо. — Что же тебе раньше-то не говорилось?
Из тени раздался вздох.
Тьелперинквар снова посмотрел на меня.
— То, что происходит, глупо, но у нас нет выбора. Время и впрямь дорого. Собирай своих воинов.
Мы опоздали. Когда мы миновали горный проход, первые десятки войска Феанаро уже отступали. От них я узнал, что битва была короткой — из Ангамандо вышло шесть валараукар (что это еще за дрянь?), и все закончилось быстро. Что с Майтимо, неизвестно. Феанаро погиб.
Мне полагалось ощущать хоть что-то. Но я чувствовал только усталось, будто мне на плечи лег добрый десяток каменных плит.
Не дожидаясь подхода остальных, я развернул свой отряд обратно к лагерю. Мне больше не за кем было следовать. Теперь я — старший.
— Надо готовить ткань для перевязки.
Голос Торно нарушил вязкую тишину, загустевшую в зале совета сразу после ухода Нолофинвэ и Финдекано. Тьелперинквар напряженно всматривался в карту, словно надеясь разглядеть на ней крохотные фигурки нолдор. Гиль вышла из-за его спины и теперь сидела у края стола, положив подбородок на переплетенные пальцы. Она не шелохнулась, услышав слова Торно — если она их и впрямь услышала. Оставшийся при Тьелперинкваре для связи Мирвэ стоял навытяжку, будто ожидая, что его в любой момент могут куда-то отправить.
Не дождавшись ни ответа, ни какого-либо движения, Торно подошел к Гиль и слегка тряхнул ее за плечо.
— Мне нужна каждая пара рук, понимаешь?
Тельперинквар моргнул и выпрямился.
— Торно прав, иди, Гиль. Здесь сидеть — только понапрасну себя изводить.
Гиль повела плечом, но поднялась и пошла вместе с Торно. Тьелперинквар проводил их взглядом. Как только за ними закрылась дверь, он снова вперился взглядом в карту. Капельку бы удачи.
Всем телом, каждой клеточкой и нервом, Гиль ждала сигнала, возвещающего, что войско возвращается. Что Феанаро возвращается. Боль за Майтимо отошла не на второй — на двадцать второй план по сравнению с этой тревогой. Будь это твой сын... Да, он не ее, — но видит небо, она любит Майтимо, как брата и друга, и сердце заходится от страха за него. Но от страха за Феанаро сердце просто горит, и временами Гиль не хватает дыхания. Она не замечала, какие взгляды украдкой бросал на нее Торно. Она не замечала ничего вокруг, даже того, что поручений все прибавлялось и прибавлялось, так что у нее не осталось ни мига, чтобы остановиться и выдохнуть.
Когда долгожданный рог запел, Гиль сперва даже не поняла, что это. Обычно невозмутимый Торно схватил ее и потащил наружу. Она заморгала, потом отняла руку. И без того шумный лагерь теперь и вовсе ее оглушил. Ржание коней, звон оружия, крики — все слилось в сумасшедшую мешанину, и в этой сутолоке она никак не могла различить и понять, куда ей бежать. Первые раненые, которые могли идти сами, уже почти добрались до палат целителей, и ее место было, разумеется, возле них. Гиль видела Торно, который, обретя прежнее хладнокровие, раздавал остальным целителям поручения. Но сама она не могла заставить себя вернуться в палаты и начать хлопотать над воинами. Ей надо знать. Она только сбегает к Тьелперинквару и сразу обратно, помогать целителям.
Ей стоило большого труда добраться до зала совета. Лагерь кишел нолдор, и Гиль то и дело приходилось огибать вновь возникшие палатки, которые поставили для гостей, костры, от которых тянуло сладковатым запахом ягодного отвара, походные скатки, какой-то скарб. Уголком глаза она вдруг заметила мелькнувшую золотую косу Лаурэлассэ и бросилась в ту сторону. Каким-то чудом Гиль удалось поймать его прежде, чем он растворился среди остальных воинов. Она схватила Лаурэлассэ за локоть, и он резко дернулся, но увидев, кто это, вдруг сильно стиснул ее в объятиях и быстро отпустил, а затем подтолкнул вперед. Гиль увидела Тьелкормо с алым стягом в руке. На его лице лежала тень от флага, отчего оно казалось наполовину потемневшим. Она окликнула его раз и другой, но он даже не повернул головы, и Гиль ничего не оставалось, как пробиваться через толпу самой — она и не заметила, как оказалась в самой гуще вернувшегося войска. Безо всякой надежды она снова позвала Тьелкормо, и тут он услышал. Его глаза беспокойно окинули море нолдор. Через мгновение она уже сидела на коне позади Тьелкормо, вцепившись в его пояс одной рукой.
— Что бы ни случилось, держись рядом со мной, — бросил он через плечо сорванным, хриплым голосом.
— А...
Тьелкормо шикнул на нее, и Гиль замолчала.
Мало радости приносить дурные вести. Я лишь ненамного опередил войско, которое возвращалось под командованием Макалаурэ, но скрыть от Тьелперинквара смерть Феанаро я не имел права.
Тьелперинквар был в зале совета совсем один. После моих слов его губы шевельнулись, будто он собирался что-то сказать, но вместо этого он тяжело опустился на скамью и закрыл лицо руками. Плечи его задрожали. Мне нечем было его утешить, я сам был... растерян? Подавлен? Не знаю. Сожаление горечью обдирало гортань.
Как в тумане, я смотрел на входящих сыновей брата. У Карнистира на пол-щеки вспух багровый рубец, и он время от времени касался его кончиками пальцев, тут же их отдергивая. Макалаурэ был черен лицом — буквально, его покрывала то ли грязь, то ли сажа. Один из близнецов поддерживал раненую левую руку, второй мертвой хваткой вцепился в рукоять меча.
Тьелкормо держался очень прямо и будто стал выше ростом. Щегольские сапоги превратились в комок глины. За него цеплялась какая-то невысокая девочка. Я даже мимоходом удивился тому, что здесь делает ребенок, но глянув внимательнее, понял, что она уже взрослая. И не из эльдар. Не из эльдар?
Смотреть на Атаринкэ я был не в силах и отвел взгляд, заметив, что и другие избегают смотреть на него лишний раз. Благословение обернулось проклятием. Будут ли теперь звать его по-прежнему? Я вдруг понял, что нет, не будут, его материнское имя останется в прошлом.
Тьелперинквар оторвался от стола, вскинул голову, вскочил. А потом бросился к отцу и обнял его, и это будто прорвало плотину. Все разом вздохнули.
— Как это случилось? — прошептал Тьелперинквар, но его вопрос прозвучал громче самого звонкого валмарского колокола.
— Быстро, — ответил Макалаурэ. Я бы никогда не подумал, что золотой голос Амана может звучать так тускло и надтреснуто.
— Это случилось быстро, — повторил он. — Моринготто отправил шесть валараукар, и они взяли отряд отца в кольцо. А мы подошли слишком поздно. — Макалаурэ провел рукавом по лицу, и стало понятно, отчего оно такое черное. — Он мучился от ожогов, а мы ничего не могли сделать. Просто стояли вокруг.
— И все это время он говорил, — произнес Тьелкормо. — Велел нам не падать духом и отомстить Врагу. — Он закусил губу до крови и продолжил: — А потом... потом зашептал на валарине. Просил хранить ее. И еще сказал: «Я ухожу. Ни при свете, ни в тени я не взгляну на тебя больше, Даханигвиштилгун».[3]
Слово из валарина рассыпалось камнепадом, грохоча по комнате, которая сразу стала слишком тесной для этого острого, сверкающего языка. Я невольно поежился, но остальные не шевельнулись. «Хранить ее…» Стало ясно, что даже в смертный час Феанаро не забыл о клятве и не преминул напомнить о ней и сыновьям.
Вдруг Атаринкэ тревожно заозирался вокруг и нахмурился. Он тронул Тьелкормо за локоть и вопросительно поднял брови. Тот ответил недоуменным взглядом. Смысл этого молчаливого разговора от меня ускользнул.
Атаринкэ отодвинул сына и скрылся в каком-то боковом коридоре. Почти сразу же оттуда раздался его крик. Тьелкормо и Макалаурэ ринулись туда. Не знаю, почему, но и я кинулся за ними.
В узком коридоре я сначала не мог понять, куда повернуть, а затем заметил распахнутую дверь. Макалаурэ стоял рядом, прислонившись к стене и закрыв глаза. Тьелкормо хоть и загородил проем почти полностью, но открывшаяся небольшая комнатка все равно просматривалась, как на ладони. В неверном свете заходящего солнца, льющегося из крохотного окошка наверху, я разглядел стоящего на коленях Атаринкэ. Он обнимал за плечи давешнюю девушку. В лице у нее не было ни кровинки. Атаринкэ чуть шевельнулся, опуская ее на пол, и я увидел, что в груди у нее по рукоять торчит кинжал.
— Что же ты... — глухо сказал он. — Что же ты сделала.
***
Назавтра народ моего брата покинул свой лагерь, оставив его нам, и двинулся на другой берег озера, спешно, но слаженно. Финдекано пытался им втолковать, что даже если они и желают искупить вину, то уходить необязательно. Ответная фраза Тьелкормо могла заморозить и каменную глыбу. «Им бы этого хотелось».
Смысл его слов я понял значительно позже. Но никогда, никогда никто из нас не узнал, кем была та девушка, и даже имя ее не звучало. Мне чудилась в этом какая-то жуткая, скрученная в тугой клубок, тайна, но сыновья моего брата хорошо умеют молчать и крепко хранят свои секреты, а народ его им под стать. Несколько раз я пробовал невзначай, словно мимоходом, завести разговор о дне гибели Феанаро и странных событиях, случившихся потом, однако каждый из собеседников по-своему, но одинаково ловко, уклонялся от ответа. Одним из тех, кого я пытался расспросить, был Торно — он всегда относился ко мне доброжелательно. Торно просто промолчал, и вопрос повис в воздухе, как знак моей неуместности и непричастности к их жизни. Случившийся неподалеку Атаринкэ криво усмехнулся и сказал: «Тебе это привиделось», — и добавил вовсе уж загадочно: «Нам всем это привиделось — а на самом деле есть только тьма и кровь».
Не представляю, почему меня это так занимает. Но на какой-то миг мне почудилось, что и меня это касается. Если и так, мне все равно не разгадать эту тайну. Но слова Атаринкэ помогли мне понять кое-что другое.
Каждый может гореть, но только некоторые способны не погаснуть.
___________________
Есть у Творца такие дети, которым подвластно все и еще немного. Они способны спасти мир, изменить мир, прогнуть под себя, уничтожить и возродить из пыли и пустоты. Создать шедевр, потерять его, отказаться от него. Повести за собой других, оттолкнуть их, привлечь снова. Добиться, достичь, найти, потерять, проиграть, сразиться, поймать, разочароваться, возродиться, успеть, победить. Они играючи справляются с любыми препятствиями, они смеются, упираясь в глухой тупик, они отталкиваются от земли и летят
Они не могут сущего пустяка — спасти свою семью. В каком угодно смысле, в любую эпоху, в каком бы то ни было городе, ни при каких обстоятельствах.
Никогда.
— Что есть свобода в мире, где все предпето? Горы в нем вздымаются рукой Аулэ, а воды текут по слову Ульмо. Наш путь проложен от точки до точки. Наше бытие привязано к миру, он длится нами, а мы им, словно мы кровь в его венах, а он — воздух нашей гортани. Небесный свод висит над нами крышкой склепа. Даже за порогом жизни нам нет забвения, когда мы выгораем дотла, опустошенные страстями, долгом, борьбой. Я познал всю истину, которую могу вынести, и не хочу больше быть.
Говорят, что настанет час, когда мир перестанет дышать и мы закончимся вместе с ним. Я жду этого так же непреклонно, как иные желают скорее обнять невесту на брачном ложе.
Под звездами нет ничего, что существовало бы по своей воле.
Мы не выбираем день и час рождения. Нас не сочли достойными уходить из мира. Запертые меж стенами ночи и земной твердью, мы обречены на жизнь. Мы созданы так, что не можем переступить через раз установленные законы, хоть и в силах изменить сами законы. Мои страсти — ничто, пепел и пыль.
Свободная воля! Ей слагались оды, ей пели хвалу, ее превозносили до звезд, но кто ее видел? Поступай, как вздумается, но в рамках предопределения. Вот достойная слов поэта трагедия. Каждый раз, когда капля свободы просачивалась сквозь плотину уложений, ее рассматривали под увеличительными стеклами, разлагали на составные части и описывали — чтобы потом создать для нее отдельную клетку, в пределах которой она, конечно, может течь, куда ей вздумается.
Мне мнилось в опьянении силой и мыслью, что я сумею выйти за грань. Какая наивность. Какая горькая полынная настойка — надежда. Мне не одолеть своей природы, и даже с парой разбитых звеньев цепь, скрепляющая меня и мир, ничуть не ослабла.
Но если из мира и нельзя уйти, от него все еще можно отвернуться в тот миг, когда ты сам этого пожелаешь.
— Что есть смерть в мире, который пуст? Алые артерии раскрываются пламенеющей розой, которая тут же увядает. Весна сменит зиму, осень придет за летом, солнце обежит круг, и все возродится снова. Трава поднимется в рост, птицы совьют гнезда, и небо будет звенеть от длинных трелей жаворонка. К этому времени глаза мои давно будут закрыты, тело истлеет в земле, и только небольшой холм напомнит кому-то, что я была.
Жизнь сияет, как жемчужина, в ладонях Творца, и драгоценность ее оттенена смертью. Кто стал бы ценить весну, не будь холодных снегов и вьюг? На холме взойдут анемоны, и люди, смеясь, станут рвать цветы. Они плетут венки, собираясь на праздник, и приносят цветы к могилам.
Я так любила жизнь. Бродить по росистым лугам, печь хлеб, нырять в озеро. Я улыбалась миру, открываясь ему навстречу каждым движением, а он ударил меня по щеке, раз и другой. После первого удара с окровавленным лицом я встала лишь потому, что опиралась на руку друга. Второй удар низверг меня в пропасть, и по камням эхом распластался мой крик.
Я думала, что когда-нибудь стану твоим прошлым. Но все случилось иначе.
Нет жизни без любви к миру. Нет любви к миру без дружеских рук. Я накидываю на голову темную вуаль, отныне я не желаю принадлежать подлунным землям. Одним взмахом я разрубаю узы и ухожу, поднимаясь по бесчисленным ступеням прямо к небесному куполу, и вижу в нем распахнутое окно, и шагаю сквозь него. Там уже давно те, кого я люблю. Только единожды я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на закат, куда ушел жаждущий свободы и не имеющий ее. И я шепчу: «Удачи. Прощай».
Пустой мир когда-нибудь закончится, но мне нет до него дела. Нам дарована вечная жизнь.
И в этой вечности я буду ждать тебя.
Эпилог. Бесконечная история
И когда я перестану сниться тебе,
Пусть это будет новое название мира.[4]
И неспособный на покой,
Я знак подам тебе рукой,
Прощаясь с тобой, как будто с легендой.[5]
Пусть это будет новое название мира.[4]
И неспособный на покой,
Я знак подам тебе рукой,
Прощаясь с тобой, как будто с легендой.[5]
Они встречаются уже под вечер. Постоять вместе на серой набережной после долгого дня, наполненного привычными хлопотами и заботами, неспешно выкурить по сигарете, обменяться понимающими взглядами, поделиться новостями.
Сегодня они молчат. Все, что нужно было сказать, они сказали друг другу за прошедший месяц, а, кроме того, отмеренное им время истекло.
Розовеющее на западе небо на востоке уже совсем темное, с тонким серпом луны. Оно ложится на большую реку, как теплый плед, заботливо укутывая ее.
В сине-серых сумерках огонек сигареты тлеет красноватой звездой. Слегка дрожит, поднимаясь над раскаленным за день асфальтом, теплый воздух, отчего кажется, что мир расплывается и тает. Сигаретный дымок вьется вверх тонкой нитью и исчезает. Чуть в отдалении по мосту, арками возвышающемуся над рекой, грохочут красные и белые поезда, проносясь из города А. в город Б.
Город шумит океанским прибоем, вынося на берег тротуаров женщин в легких разноцветных платьях, скомканные обертки от мороженого и голенастых неловких подростков. Где-то рядом ревет мотоцикл во всю мощь своих ста семидесяти лошадиных сил, из-за угла выворачивает в блеске хромированных деталей «Сузуки» и тут же исчезает за следующим поворотом.
Сигарета уже почти дотлела до фильтра. Здесь нельзя курить, но их ежевечернюю встречу без этого представить невозможно.
— Ну, и чем же закончилась эта история?
Стоящий напротив вынимает из кармана монетку, крутит ее между пальцев и подбрасывает. На секунду зависнув в душном июльском воздухе, монета ложится точно в центр ладони. Не глядя, что выпало, он засовывает блестящий кружок обратно в карман джинсов и несколько раз щелкает зажигалкой, будто раздумывая, закурить ему или не стоит. Маленькое пламя вырывается на свободу, чтобы тут же разочарованно погаснуть. Он опирается локтями на каменные перила и долго смотрит в воду, покачивающую красные бакены.
Наконец он решается и достает неначатую пачку. Небрежно срывает шелестящую обертку, скатывает ее в тугой комок и точным движением длинных сильных пальцев отправляет в урну. Неспешно вынимает сигарету, прикуривает и с видимым наслаждением втягивает в легкие дым.
— А она и не закончилась.
Спросивший спокойно улыбается, как человек, услышавший то, чего ждал. Он смотрит, как его собеседник докуривает их последнюю совместную сигарету. Тот делает еще несколько затяжек, выбрасывает окурок и улыбается так же спокойно — как человек, сказавший все, что хотел. Затем он стаскивает с пальца золотое кольцо и роняет его в воду, мгновенно глотающую тонкий ободок. Они разворачиваются спиной к реке и расходятся в разные стороны.
Река же катит к северному морю тяжелые волны — мимо подсвеченной громады двух шпилей собора, который на фоне вечернего неба выглядит картинкой из книги, то ли еще не написанной, то ли давно забытой.
Если кто и умеет хранить тайны и золото, то это Рейн.
Сноски:
[1] Алиса «Красное на черном»
[2] Сплин «Пластмассовая жизнь»
[3] Таникветиль (валар.)
[4] Би-2 и Д. Арбенина «Медленная звезда»
[5] Би-2 «Мой рок-н-ролл»