Love is our resistance (с)
Эпизод 8.
Вторая из моих любимых глав.
читать дальше
Лихорадка обнимала душными лапами и жарко дышала в лицо. Ему хотелось прогнать ее, как пса, но сил не было даже на то, чтобы пошевелить пальцами. Противостояние тянулось долго и мучительно, пока, наконец, она не улеглась прямо на грудь и не стиснула виски огненным обручем.
Кто-то прикладывал ему ко лбу влажную, прохладную ткань, и края обруча чуть расходились, чтобы потом впиться с новой силой. Иногда он начинал метаться, крутить головой, не в силах больше это переносить. Валарауко до сих пор поблизости, и бичи обвивают тело, прожигая глубокие борозды.
Он не мог открыть глаз. Под воспаленными веками бушевал пожар, испепеляя все дотла, и ему казалось, что даже сумей он поднять ресницы, ему нечем будет видеть.
Время от времени он проваливался в блаженное забытье, но валарауко все равно бродил рядом, и бичи с угрожающим свистом рассекали воздух. Тогда он выныривал из вязкого омута горячей черноты и просил унести его подальше. «Не хочу лежать рядом с ним», — губы едва шевелились, складывая слова.
Никто никуда его не уносил, и тогда он начинал злиться на непонятливость тех, кто толпился вокруг и не замечал валарауко. «Майтимо». Губы трескаются. «Майтимо, уведи меня».
Сын склонялся над ним и что-то настойчиво говорил. Майтимо не хотел слушать его. Тогда он звал Атаринкэ, но повторить просьбу уже не мог и только стискивал его руку горячими пальцами, словно пытаясь влить в него понимание. Тщетно.
Тьелкормо сидел на груде досок, сосредоточенно подпирая подбородок стиснутыми кулаками со свежесодранными костяшками. Ему никого не хотелось видеть, даже братьев. Там, под тонким полотняным пологом умирал их отец, а они ничего не могли сделать. Ничего. Ни-че-го. Тьелкормо перекатил слово под языком, и во рту от него сделалось противно.
Можно сколько угодно молотить кулаками по всему, что подвернется под руку. Только угасающий Пламенный Дух это не спасет.
Мама. Мама. Ты так нам нужна.
Очередной приступ остался позади, и Феанаро затих, вновь погрузившись в беспамятство. Атаринкэ не отпускал его руку. Он боялся, что если оставит отца, тот уже не очнется. Майтимо тронул брата за плечо.
— Тебе надо отдохнуть.
Упрямо поджатые губы.
— А когда отец снова начнет звать тебя, ты не сможешь прийти?
Губы размыкаются.
— Я вообще не уйду отсюда.
Под темными бровями чернеют провалы.
Майтимо коротко прижал его к себе. Сколько брат еще сможет выдержать, вбирая в себя все лихорадочные видения, путаные мысли, рваное осанвэ?
— Долго, — ответил тот на невысказанный вопрос.
— Я останусь тоже, — сказал Майтимо, опускаясь прямо на застеленный шкурами пол и укладывая голову на колени Атаринкэ. Тот благодарно коснулся медных прядей и прижал ладонь к щеке Майтимо. Брат оперся на его руку и легонько вздохнул.
Было ужасающе тихо. Время текло, сменялись разъезды и стража, уходили и приходили лазутчики. Их выслушивал подобный мраморной статуе Макалаурэ. Больше всего на свете ему хотелось быть возле отца, а не сидеть, уставившись в карты, принуждая себя сосредотачиваться на том, что говорят разведчики.
— Мама, поедем с нами! Почему ты не хочешь?
— Я должна остаться в Тирионе, милый.
— Но ты же любишь отца!
— Иногда надо поступать, как дóлжно, а не как говорит тебе сердце. Пусть Валар оградят тебя от такого выбора…
Пусть. Валар. Оградят.
Он никогда не заходил во Льды — хватало здравомыслия понять, что соваться туда одному не стоит, можно запросто не вернуться. Ему вполне довольно было прогулок по берегу.
Но теперь он отчего-то оказался посреди ледяного поля. Ветер обметал его поземкой, путал волосы и настойчиво стремился запорошить глаза. Он не помнил, как зашел сюда. Но как-то же добрался, значит, и выйти сможет, тем более, что берег виден. Над тем, каким образом и зачем он тут очутился, будет время поразмыслить потом, когда вернется. Медленно и осторожно он двинулся по направлению к берегу. Лед выглядел достаточно крепким, до земли не больше пятисот шагов.
Холода он не ощущал. В какой-то момент он понял, что все это будет ничем иным, кроме как забавным приключением, и даже пожалел, что раньше не отправлялся на такие прогулки. Морозный воздух глубоко входил в легкие, обжигая все внутри, но ему было приятно избавиться, наконец, от жары. В голову пришло, что ради этого он и пришел сюда — вдохнуть свежести. Он наклонился, зачерпнул походя горсть снега и с удовольствием отер им лицо.
Идти оставалось всего ничего, как вдруг он заметил какую-то фигуру. Она стояла точно между ним и берегом, держа в руке то ли шест, то ли лопатку из тех, что используют скульпторы. Он с изумлением узнал жену. Зачем она пришла сюда? И в тот же миг ощутил радость оттого, что она последовала за ним.
Он подошел уже достаточно близко. Она была сосредоточена, брови чуть сошлись, отчего на лбу прорезались две милые вертикальные морщинки.
— Рад, что ты пошла за мной.
Она нахмурилась сильнее.
— Это не так. Нельзя ходить туда, это принесет только беды и горечь.
Беды? Горечь? Валар, о чем она говорит?
— О чем ты, милая?
Она кусает губы, но все-таки отвечает.
— Ты следуешь неверным путем.
Он останавливается. Теперь их разделяет каких-то полсотни шагов.
— Не вижу ничего страшного в том, чтобы тут бродить. И, в конце концов, я возвращаюсь.
Она прижимает ко рту трясущуюся правую руку, и золотое кольцо на указательном пальце ослепительно вспыхивает.
— Ты не вернешься.
Слово «никогда» с ее губ срывает ветер и отшвыривает прочь.
— Значит, ты со мной?
Слезы на ее лице превращаются в легчайшие бриллианты.
— А я не могу пойти с тобой.
Она резко взмахивает рукой и с силой всаживает лопатку в лед. От удара он тут же покрывается мелкими и крупными трещинами, которые отрезают их друг от друга. Он делает шаг, и ледяное зеркало под ногами сразу перестает быть цельным. Она вновь замахивается и снова ударяет, кроша лед на мелкие кусочки. С громким, отчетливым звуком ледяные торосы расходятся, обнажая черную воду. Шаг назад, два шага. Трещины окольцовывают, и вот он отсечен и от берега, и от ледяных полей. Еще одно движение — и лед разойдется уже прямо под ним.
Ее волосы, будто пламя среди бело-голубых равнодушных льдов. Он смотрит ей в глаза и ступает вперед.
Черные воды смыкаются над головой. Зачем ты топишь меня, родная…
Феанаро распахнул глаза. Постепенно он различил в сумраке полог палатки. Феанаро понял, что жара больше нет. Он здоров.
И одновременно Феанаро осознал, что засевшей в груди иглы тоже больше нет. Слишком долго он носил в себе эту занозу, свой последний разговор с Нерданэль. Он провел рукой по лицу и с удивлением ощутил, что ладонь стала влажной.
«Глупости», — подумал он, опуская руку. Невыносимо хотелось пить. Он втянул воздух пересохшими губами и попробовал кого-нибудь позвать. Без толку. Он не смог издать ни единого звука. Еще одна попытка также не увенчалась успехом. Повернув голову, Феанаро увидел сыновей, дремлющих в совершенно непредназначенных для этого позах: Атаринкэ наполовину свесился через подлокотник и без того неудобного деревянного кресла, Майтимо же попросту растянулся на полу, перегородив собой небольшую палатку. Если ему удастся приподняться, он, пожалуй, сможет дотянуться до кого-нибудь из них и растолкать. В том случае, если ему достанет сил.
Приняв на вооружение этот рискованный план, Феанаро повернулся на левый бок, сдавленно охнул от острой боли, сразу же пронзившей ребра, оперся на локоть и сумел-таки сесть на постели. Приступить ко второй части задуманного он не успел. Кто-то метнулся через палатку, буквально перелетев через Майтимо, и вырос перед Феанаро. Он получил несильный, но ощутимый толчок в перевязанную грудь, недвусмысленно намекающий на то, что ему следует лежать. Нахмурившись, Феанаро взглянул на неведомого стража и понял, что это Гиль.
— Пить.
Надо же, голос все же послушался. Правда, он скорее прохрипел это, нежели произнес, и сам поморщился от звучания.
Она кивнула, так же легко перескочила через Майтимо, и вернулась с чашкой теплого питья, которое Феанаро жадно выпил до дна.
— Лежать, — строго велела Гиль. — Приведу Торно.
Девушка помогла ему снова улечься. Несмотря на ее аккуратность, Феанаро скривился от болезненных ощущений.
— Ребра. Больно, — понимающе сказала она. — Выживут, — добавила Гиль, расталкивая спящих.
— Заживут... Правильно — заживут.
— Кто заживет? — испуганно вскинулся Атаринкэ, когда Гиль легонько потрясла его за плечо.
— Ребра, — серьезно пояснила она, прежде чем выйти из палатки.
Атаринкэ недоуменно моргнул, и на его лице отразилось неприкрытое облегчение и радость, когда он понял, что отец пришел в себя.
Вскоре Гиль вернулась с Торно, и в палатке стало не развернуться, несмотря на то, что Майтимо уже не занимал ее большую часть, а сидел на краю отцовской постели.
— Я уж думал, вы решили меня уморить жаждой, — приветствовал старшего целителя Феанаро.
— Так и знал, что этим двоим ничего доверить нельзя, — невозмутимо ответил тот, игнорируя возмущенные взгляды, которыми его одарили Феанарионы. — Гиль, сколько ты дала ему выпить?
— Чашку. Еще кувшин надо. Это пять чашек, — сообщила девушка. Она уже довольно сносно говорила на квенья, хотя сложные предложения ей пока не давались.
— Отлично, — сказал Торно, раскладывая на столе перевязочную ткань. — Потом сделаешь еще.
— Хорошо.
— Позови, пожалуйста, Лайрэ, пусть поможет мне с перевязкой, — распорядился целитель и настоятельно посоветовал всем лишним покинуть палатку, чтобы не мешать.
К тому моменту, как Майтимо перекинулся парой фраз с отцом и братья уверились, что того можно доверить целителю, Гиль уже убежала за Лайрэ. Вскоре та появилась, чтобы помочь Торно, который практически вытолкал Феанарионов наружу.
Затем он аккуратно смочил полоски ткани в широкой чаше с целебным раствором, пока Лайрэ разрезала на Феанаро старые повязки, за исключением тех, что охватывали ребра и грудную клетку.
Лайрэ ловко перевязывала самые тяжелые раны, которые пока нельзя было оставлять открытыми. Ее проворные пальцы быстро обматывали предплечье Феанаро влажной тканью, которую ей подавал Торно. Затем Лайрэ накладывала сверху сухую ткань. Эти же несложные действия она проделала с левой кистью Феанаро и левым же боком — именно с этой стороны многострадальному телу досталось больше всего. «Очень хороший щит», — сказал Торно, когда увидел то, во что превратился Феанаро после схватки. «Замечательная сталь, разлетелась от удара всего на три-четыре куска», — добавил он, извлекая один из кусков из развороченного левого бока Феанаро. Будь тот в сознании, он бы, наверно, почувствовал гордость за изделие своих рук. Кому точно следовало гордиться, так это Торно, который наложил такие швы, что любая вышивальщица Амана по сравнению с ним была не более чем начинающей ученицей. Впрочем, ни одной из них, в отличие от Торно, не довелось перенять подобного умения у Мириэль.
Торно велел снова перевязать длинный глубокий порез на правой руке, что Лайрэ и сделала. Феанаро вдруг почему-то вспомнились руки Гиль и бережное прикосновение ее прохладных ладоней к своим горячим плечам. Он недоверчиво приподнял бровь, удивляясь собственным мыслям, но через некоторое время уже крепко спал здоровым, целительным сном.
Ее присутствие угнетало. Феанаро, и так не терпевший рядом посторонних, сейчас был особенно не в настроении и состоянии это выносить, о чем он не преминул сообщить Торно. Хоть и с глазу на глаз.
Целитель выслушал его с некоторым удивлением.
— Ты всерьез думаешь, что после такого неожиданного возвращения с порога Мандоса хоть кто-то из выхаживающих тебя чужой?
Ответный взгляд Феанаро был достаточно красноречив, но он этим не ограничился.
— Да, — твердо сказал он. — Она чужая. — Феанаро явно избегал произносить имя. — А я не доверяю чужим.
Торно поджал губы.
— Ты ошибаешься. Но я выполню твою просьбу.
— Это не просьба, — глухо возразил Феанаро. — Это приказ.
Он устало откинулся назад и прикрыл глаза. Жизнь выглядела в разы усложнившейся. Они попробовали на прочность силы врага, и Моринготто не отступил при первом же ударе. Убийца успел укрепиться и собрать своих уцелевших слуг, пока нолдор добирались до Эндорэ. А это значит, что воевать будет тяжелее. Феанаро сжал кулаки. Они очень спешили, но все равно пришли слишком поздно, чтобы застичь Моринготто врасплох.
Если бы он не потерял столько времени в Тирионе! Если бы не ждал невесть чего — нет, конечно, понятно, чего — в Арамане! Если бы Нолофинвэ не был таким лицемером!
Чересчур много «если». Больше условий, чем выполнимо. Месть была еще далека от свершения. Сильмарилли по-прежнему в руках Моринготто. Феанаро не знал, какая из этих мыслей мучает его сильнее.
Словом, у него в списке неотложных проблем, требущих решения, числилось немало пунктов, и категорически ни к чему вносить в этот перечень еще и размышления о совершенно чужом человеке.
— Сколько?
— Четыреста двадцать один.
— Хэндил?
— В том числе.
Феанаро тяжело опирался правой рукой на стол, но садиться не желал. Костяшки пальцев у него побелели. Он скрипнул зубами.
— Где Тьелпэ?
— В дозоре. Он стоит уже невесть сколько страж… с того момента, как мы вернулись, — Майтимо говорил неохотно, с трудом выталкивая слова. — Он словно хочет что-то себе доказать.
— Тинвэ погибла, — тихо сказал Лаурэлассэ, отвечая на молчаливый вопрос Феанаро. — Стрела… в горло. Когда Тьелпэ ее нашел, она уже…
Край расстеленной карты залили чернила, выплеснувшиеся из подпрыгнувшей от удара по столу чернильцы. Феанаро мрачно посмотрел на баночку и двумя пальцами, подчеркнуто аккуратно, вернул ее в вертикальное положение.
— Что Атаринкэ?
— Он все это время метался между вами двумя. Спит теперь.
Феанаро легонько качнул головой. На лице его застыло непонятное выражение. Он выпрямился, слегка вздрогнув от боли.
— На какой линии Тьелпэ?
— На внешней северной, — немного озадаченно ответил Майтимо.
— Хорошо. — По тону Феанаро было совершенно ясно, что он так совсем не думает. — На внешней, так на внешней.
Север молчал. Он затаился и укрылся тьмой, притворяясь опустевшим и неопасным. Тьелперинквар знал, что это не так. Ощутив боль в пальцах, он с удивлением понял, что снова стискивает рукоять меча. Отпустив оружие, Тьелперинквар вновь уставился в нескончаемую средиземскую ночь.
— Не возражаешь?
Тьелперинквар безразлично пожал плечами.
— Рад, что тебе лучше.
Феанаро неопределенно хмыкнул. Семейное это, что ли: выражаться так, что сразу понятно, что говорящий придерживается несколько иной позиции, нежели та, которую он обозначил словами.
— Решил, что вечная стража хороший выход?
Тьелперинквар резко развернулся и молча посмотрел Феанаро в глаза.
— Знаешь… — Он взял руку Феанаро, вложил туда что-то и сжал ему пальцы. Феанаро раскрыл ладонь. Маленькая деревянная птичка. Он опустился на землю, шипя сквозь стиснутые зубы от боли, вгрызшейся в бок.
— Будь. Оно. Все. Проклято, — процедил Тьелперинквар и отвернулся.
— Сядь, — резко сказал Феанаро ему в спину. Тьелперинквар не шелохнулся. — Сядь, — уже мягче повторил Феанаро. — Мне еще тяжело долго стоять.
Тьелперинквар судорожно вздохнул и сел рядом, скрестив ноги.
— Ты мне просто скажи, — еле слышно прошептал он, — почему именно Тинвэ?
— А почему еще четыреста двадцать? Почему мой отец? Все мы знаем эту причину.
— Он не боится нас, — убежденно сказал Тьелперинквар. — Но я не пожалею всей своей крови, только бы смыть с Арды его след.
У озера хорошо думалось. Настолько хорошо, что Феанаро сам не заметил, как у него вошло в привычку время от времени (когда выдавалась свободная минутка и когда раны перестали его так сильно беспокоить) бродить по берегу, иногда сидеть, наблюдая, как покачивается шелестящий камыш, и отдаваться течению мыслей.
Ненавидящие его сказали бы, что он ищет уединения, чтобы излечить потрепанную гордость. Плохо знающие рискнули бы предположить, что его терзает совесть, сомнения или сожаления. Тех же, кто знал Феанаро более чем хорошо, совершенно не волновала эта загадка.
Выигранная — высокой ценой, но тем не менее выигранная! — битва дала ему возможность сделать передышку и оценить размах войны. По всему выходило, что нолдор сумеют одолеть Моринготто: может, на последнем пределе сил, но сумеют.
Ненависть и жажда мести, и только они, владели сердцем Финвиона-старшего-и-единственного-по-эту-сторону-моря. Он приветствовал их, радуясь уже тому, что способен чувствовать хоть что-то.
Что уж теперь сомневаться. Одно дело, когда ты сам себе говоришь страшные вещи (да кто ж себе поверит! Спишешь все на усталость, на бессонное время, на тлеющую тоску, и готово: смотришь потом на звезды и улыбаешься тому, что можешь их видеть), и вовсе другое — слышать то же самое со стороны. Особенно если это для твоих ушей не предназначалось, но судьба, которой полюбилось запутывать нити жизней в беспорядочные узлы, распорядилась иначе. И Гиль спокойно и бестрепетно вернулась к мысли об озерной глуби, и не стала снова откладывать ее на потом.
Вода была прохладной и уютно обнимала ноги. Гиль подобрала подол и неспешно пошла вдоль берега. Ей казалось, что она никогда не замечала, как тут красиво. Туман давно поднялся, и Митрим, величаво застывший под звездным светом, казался бесконечно огромным.
Дно, сначала ровное, постепенно стало снижаться. Теперь она шла уже по колено в воде, упорно поднимая платье повыше.
Плеск воды за ивами насторожил Феанаро. Он развернулся и двинулся на звук, положив руку на рукоять меча. Обогнув деревья, он увидел одиноко бредущую фигурку.
— Купаешься?
Гиль вскрикнула от неожиданности, оступилась и плюхнулась в воду. Платье не хотелось пока замочить, говорите?
Феанаро спустился по откосу и протянул ей руку. С его помощью девушка выбралась на берег.
— Теперь да, — мрачно ответила она, недружелюбно взглянув на Феанаро. Сырая одежда противно прилипала к ногам.
— Угу, — неопределенно протянул он, изучая ее лицо. Увиденное, кажется, ему не понравилось. Что-то неприятное, неправильное читалось в глазах девушки, а то, как поспешно она отвернулась, только усилило это ощущение. — И как вода?
— Мокрая.
Феанаро фыркнул.
— Помешал, да?
Гиль утвердительно наклонила голову. Можно было и не спрашивать очевидного. В груди волной поднималось жгучее раздражение на непрошенное вмешательство.
— Извини…
Ни малейшего следа сожаления в голосе. Невыносимый тип. Шел бы уже, куда он там шел.
— …но мне что-то не верится, что ты тут просто отдыхала.
Она вздернула подбородок.
— Мои дела никого не касаются.
— Ошибаешься, — объявил Феанаро. — Меня касается все, что происходит в лагере и его ближайших пределах, потому что я, знаешь ли, правлю этим народом и этой землей.
Гиль метнула на него косой взгляд.
— Я не от этого народа. Лишняя. Чужая.
Он понял мгновенно.
— Слышала, — констатировал Феанаро.
В этот раз Гиль не потрудилась даже кивнуть.
— Случай.
— Случайно, — бессознательно поправил Феанаро.
— Случайно, — равнодушно повторила девушка. Как только земля носит таких въедливых.
— И поэтому надо пойти и утопиться? — искренне поинтересовался он.
— Что?! — Вот теперь Гиль по-настоящему разозлилась. На себя — за то, что затянула и не выполнила задуманное, и еще больше на него — за то, что он так легко догадался. — Почему ты так думаешь?
— Да у тебя на лбу все написано, — Феанаро ткнул в нее пальцем, тоже начиная сердиться. Мало у него было своих забот? — Что, чьи-то слова — достаточный повод, чтобы сдаться?
Гиль повела плечом. Ей не хватало слов, чтобы дать ему отпор, но она все же попыталась.
— Если это истина, с ней нельзя сражаться. Она причиняет боль тем, что она правдива. Чтобы она перестала быть правдой, надо поменять мир. Нельзя.
— Ерунда. Дерись. Сражайся. И мир изменится твоей волей, — Феанаро взмахнул рукой. — Все зависит от тебя, понимаешь? — продолжал он горячо. — Нельзя отступать, нельзя колебаться.
— Мы ничего не можем изменить в мире. Мы только жители, а не творец.
— У нас есть свободная воля и разум. Нам дан этот мир, чтобы мы обустраивали его по своему разумению. Никто не может нам в этом помешать. — Он был убедителен. Но все его слова гасли в глубине ее непроницаемого взора.
— Мертвых вернуть невозможно, — ответила Гиль.
— Мы рождены, чтобы никогда не умирать. И мой народ, и твой. Но если ты так спешишь узнать, что ждет тебя дальше, кто я такой, что бы тебя удерживать?
Она долго молчала, а потом сказала:
— Я хочу знать о жизни и смерти то, что знаешь ты.
Теперь настал его черед молчать. Перед ним стояла чужая девушка из — о, Всеотец! — из атани, и он, кажется, только что своим решением спас ей жизнь во второй раз, разве этого мало, а она требует еще и откровения, и истины: на берегу Митрима, по щиколотку в грязи. Что мне до тебя, женщина?
— Это длинная история. Очень, — сухо сказал Феанаро. — И мне хотелось бы рассказать ее в более подходящем месте.
Он поразился тому, насколько странно прозвучали его слова: будто для истины есть места хорошие, а есть не очень. Еще больше он поразился тому, что она ответила: «Я понимаю», развернулась и двинулась к лагерю. Феанаро же остался стоять с ощущением, что только что побывал в самой нелепой ситуации в своей жизни. И что хуже всего, он не был уверен, что в этом нет его собственной вины.
И пусть ему потом пришлось потратить не так уж мало времени на изложение «длинной истории» (которую он счел нужным сократить в некоторых моментах), почему-то это принесло ему удовлетворение, словно какая-то малая часть искажения исчезла без следа, как стертые морскими волнами линии на песке.
Сноски:
[1] Nautilus Pompilius «Матерь богов»
[2] HIM «Buried Alive by Love»
Вторая из моих любимых глав.
Эпизод 9. Крепка, как смерть
читать дальше
Я рождался сто раз и сто раз умирал,
Я заглядывал в карты — у дьявола нет козырей.
Они входят в наш дом, но что они сделают нам?
Мы с тобою бессмертны…[1]
If I should die before I wake
Pray no one my soul to take.
If I wake before I die
Rescue me with your smile.[2]
Я заглядывал в карты — у дьявола нет козырей.
Они входят в наш дом, но что они сделают нам?
Мы с тобою бессмертны…[1]
If I should die before I wake
Pray no one my soul to take.
If I wake before I die
Rescue me with your smile.[2]
Лихорадка обнимала душными лапами и жарко дышала в лицо. Ему хотелось прогнать ее, как пса, но сил не было даже на то, чтобы пошевелить пальцами. Противостояние тянулось долго и мучительно, пока, наконец, она не улеглась прямо на грудь и не стиснула виски огненным обручем.
Кто-то прикладывал ему ко лбу влажную, прохладную ткань, и края обруча чуть расходились, чтобы потом впиться с новой силой. Иногда он начинал метаться, крутить головой, не в силах больше это переносить. Валарауко до сих пор поблизости, и бичи обвивают тело, прожигая глубокие борозды.
Он не мог открыть глаз. Под воспаленными веками бушевал пожар, испепеляя все дотла, и ему казалось, что даже сумей он поднять ресницы, ему нечем будет видеть.
Время от времени он проваливался в блаженное забытье, но валарауко все равно бродил рядом, и бичи с угрожающим свистом рассекали воздух. Тогда он выныривал из вязкого омута горячей черноты и просил унести его подальше. «Не хочу лежать рядом с ним», — губы едва шевелились, складывая слова.
Никто никуда его не уносил, и тогда он начинал злиться на непонятливость тех, кто толпился вокруг и не замечал валарауко. «Майтимо». Губы трескаются. «Майтимо, уведи меня».
Сын склонялся над ним и что-то настойчиво говорил. Майтимо не хотел слушать его. Тогда он звал Атаринкэ, но повторить просьбу уже не мог и только стискивал его руку горячими пальцами, словно пытаясь влить в него понимание. Тщетно.
Тьелкормо сидел на груде досок, сосредоточенно подпирая подбородок стиснутыми кулаками со свежесодранными костяшками. Ему никого не хотелось видеть, даже братьев. Там, под тонким полотняным пологом умирал их отец, а они ничего не могли сделать. Ничего. Ни-че-го. Тьелкормо перекатил слово под языком, и во рту от него сделалось противно.
Можно сколько угодно молотить кулаками по всему, что подвернется под руку. Только угасающий Пламенный Дух это не спасет.
Мама. Мама. Ты так нам нужна.
Очередной приступ остался позади, и Феанаро затих, вновь погрузившись в беспамятство. Атаринкэ не отпускал его руку. Он боялся, что если оставит отца, тот уже не очнется. Майтимо тронул брата за плечо.
— Тебе надо отдохнуть.
Упрямо поджатые губы.
— А когда отец снова начнет звать тебя, ты не сможешь прийти?
Губы размыкаются.
— Я вообще не уйду отсюда.
Под темными бровями чернеют провалы.
Майтимо коротко прижал его к себе. Сколько брат еще сможет выдержать, вбирая в себя все лихорадочные видения, путаные мысли, рваное осанвэ?
— Долго, — ответил тот на невысказанный вопрос.
— Я останусь тоже, — сказал Майтимо, опускаясь прямо на застеленный шкурами пол и укладывая голову на колени Атаринкэ. Тот благодарно коснулся медных прядей и прижал ладонь к щеке Майтимо. Брат оперся на его руку и легонько вздохнул.
Было ужасающе тихо. Время текло, сменялись разъезды и стража, уходили и приходили лазутчики. Их выслушивал подобный мраморной статуе Макалаурэ. Больше всего на свете ему хотелось быть возле отца, а не сидеть, уставившись в карты, принуждая себя сосредотачиваться на том, что говорят разведчики.
— Мама, поедем с нами! Почему ты не хочешь?
— Я должна остаться в Тирионе, милый.
— Но ты же любишь отца!
— Иногда надо поступать, как дóлжно, а не как говорит тебе сердце. Пусть Валар оградят тебя от такого выбора…
Пусть. Валар. Оградят.
Он никогда не заходил во Льды — хватало здравомыслия понять, что соваться туда одному не стоит, можно запросто не вернуться. Ему вполне довольно было прогулок по берегу.
Но теперь он отчего-то оказался посреди ледяного поля. Ветер обметал его поземкой, путал волосы и настойчиво стремился запорошить глаза. Он не помнил, как зашел сюда. Но как-то же добрался, значит, и выйти сможет, тем более, что берег виден. Над тем, каким образом и зачем он тут очутился, будет время поразмыслить потом, когда вернется. Медленно и осторожно он двинулся по направлению к берегу. Лед выглядел достаточно крепким, до земли не больше пятисот шагов.
Холода он не ощущал. В какой-то момент он понял, что все это будет ничем иным, кроме как забавным приключением, и даже пожалел, что раньше не отправлялся на такие прогулки. Морозный воздух глубоко входил в легкие, обжигая все внутри, но ему было приятно избавиться, наконец, от жары. В голову пришло, что ради этого он и пришел сюда — вдохнуть свежести. Он наклонился, зачерпнул походя горсть снега и с удовольствием отер им лицо.
Идти оставалось всего ничего, как вдруг он заметил какую-то фигуру. Она стояла точно между ним и берегом, держа в руке то ли шест, то ли лопатку из тех, что используют скульпторы. Он с изумлением узнал жену. Зачем она пришла сюда? И в тот же миг ощутил радость оттого, что она последовала за ним.
Он подошел уже достаточно близко. Она была сосредоточена, брови чуть сошлись, отчего на лбу прорезались две милые вертикальные морщинки.
— Рад, что ты пошла за мной.
Она нахмурилась сильнее.
— Это не так. Нельзя ходить туда, это принесет только беды и горечь.
Беды? Горечь? Валар, о чем она говорит?
— О чем ты, милая?
Она кусает губы, но все-таки отвечает.
— Ты следуешь неверным путем.
Он останавливается. Теперь их разделяет каких-то полсотни шагов.
— Не вижу ничего страшного в том, чтобы тут бродить. И, в конце концов, я возвращаюсь.
Она прижимает ко рту трясущуюся правую руку, и золотое кольцо на указательном пальце ослепительно вспыхивает.
— Ты не вернешься.
Слово «никогда» с ее губ срывает ветер и отшвыривает прочь.
— Значит, ты со мной?
Слезы на ее лице превращаются в легчайшие бриллианты.
— А я не могу пойти с тобой.
Она резко взмахивает рукой и с силой всаживает лопатку в лед. От удара он тут же покрывается мелкими и крупными трещинами, которые отрезают их друг от друга. Он делает шаг, и ледяное зеркало под ногами сразу перестает быть цельным. Она вновь замахивается и снова ударяет, кроша лед на мелкие кусочки. С громким, отчетливым звуком ледяные торосы расходятся, обнажая черную воду. Шаг назад, два шага. Трещины окольцовывают, и вот он отсечен и от берега, и от ледяных полей. Еще одно движение — и лед разойдется уже прямо под ним.
Ее волосы, будто пламя среди бело-голубых равнодушных льдов. Он смотрит ей в глаза и ступает вперед.
Черные воды смыкаются над головой. Зачем ты топишь меня, родная…
Феанаро распахнул глаза. Постепенно он различил в сумраке полог палатки. Феанаро понял, что жара больше нет. Он здоров.
И одновременно Феанаро осознал, что засевшей в груди иглы тоже больше нет. Слишком долго он носил в себе эту занозу, свой последний разговор с Нерданэль. Он провел рукой по лицу и с удивлением ощутил, что ладонь стала влажной.
«Глупости», — подумал он, опуская руку. Невыносимо хотелось пить. Он втянул воздух пересохшими губами и попробовал кого-нибудь позвать. Без толку. Он не смог издать ни единого звука. Еще одна попытка также не увенчалась успехом. Повернув голову, Феанаро увидел сыновей, дремлющих в совершенно непредназначенных для этого позах: Атаринкэ наполовину свесился через подлокотник и без того неудобного деревянного кресла, Майтимо же попросту растянулся на полу, перегородив собой небольшую палатку. Если ему удастся приподняться, он, пожалуй, сможет дотянуться до кого-нибудь из них и растолкать. В том случае, если ему достанет сил.
Приняв на вооружение этот рискованный план, Феанаро повернулся на левый бок, сдавленно охнул от острой боли, сразу же пронзившей ребра, оперся на локоть и сумел-таки сесть на постели. Приступить ко второй части задуманного он не успел. Кто-то метнулся через палатку, буквально перелетев через Майтимо, и вырос перед Феанаро. Он получил несильный, но ощутимый толчок в перевязанную грудь, недвусмысленно намекающий на то, что ему следует лежать. Нахмурившись, Феанаро взглянул на неведомого стража и понял, что это Гиль.
— Пить.
Надо же, голос все же послушался. Правда, он скорее прохрипел это, нежели произнес, и сам поморщился от звучания.
Она кивнула, так же легко перескочила через Майтимо, и вернулась с чашкой теплого питья, которое Феанаро жадно выпил до дна.
— Лежать, — строго велела Гиль. — Приведу Торно.
Девушка помогла ему снова улечься. Несмотря на ее аккуратность, Феанаро скривился от болезненных ощущений.
— Ребра. Больно, — понимающе сказала она. — Выживут, — добавила Гиль, расталкивая спящих.
— Заживут... Правильно — заживут.
— Кто заживет? — испуганно вскинулся Атаринкэ, когда Гиль легонько потрясла его за плечо.
— Ребра, — серьезно пояснила она, прежде чем выйти из палатки.
Атаринкэ недоуменно моргнул, и на его лице отразилось неприкрытое облегчение и радость, когда он понял, что отец пришел в себя.
Вскоре Гиль вернулась с Торно, и в палатке стало не развернуться, несмотря на то, что Майтимо уже не занимал ее большую часть, а сидел на краю отцовской постели.
— Я уж думал, вы решили меня уморить жаждой, — приветствовал старшего целителя Феанаро.
— Так и знал, что этим двоим ничего доверить нельзя, — невозмутимо ответил тот, игнорируя возмущенные взгляды, которыми его одарили Феанарионы. — Гиль, сколько ты дала ему выпить?
— Чашку. Еще кувшин надо. Это пять чашек, — сообщила девушка. Она уже довольно сносно говорила на квенья, хотя сложные предложения ей пока не давались.
— Отлично, — сказал Торно, раскладывая на столе перевязочную ткань. — Потом сделаешь еще.
— Хорошо.
— Позови, пожалуйста, Лайрэ, пусть поможет мне с перевязкой, — распорядился целитель и настоятельно посоветовал всем лишним покинуть палатку, чтобы не мешать.
К тому моменту, как Майтимо перекинулся парой фраз с отцом и братья уверились, что того можно доверить целителю, Гиль уже убежала за Лайрэ. Вскоре та появилась, чтобы помочь Торно, который практически вытолкал Феанарионов наружу.
Затем он аккуратно смочил полоски ткани в широкой чаше с целебным раствором, пока Лайрэ разрезала на Феанаро старые повязки, за исключением тех, что охватывали ребра и грудную клетку.
Лайрэ ловко перевязывала самые тяжелые раны, которые пока нельзя было оставлять открытыми. Ее проворные пальцы быстро обматывали предплечье Феанаро влажной тканью, которую ей подавал Торно. Затем Лайрэ накладывала сверху сухую ткань. Эти же несложные действия она проделала с левой кистью Феанаро и левым же боком — именно с этой стороны многострадальному телу досталось больше всего. «Очень хороший щит», — сказал Торно, когда увидел то, во что превратился Феанаро после схватки. «Замечательная сталь, разлетелась от удара всего на три-четыре куска», — добавил он, извлекая один из кусков из развороченного левого бока Феанаро. Будь тот в сознании, он бы, наверно, почувствовал гордость за изделие своих рук. Кому точно следовало гордиться, так это Торно, который наложил такие швы, что любая вышивальщица Амана по сравнению с ним была не более чем начинающей ученицей. Впрочем, ни одной из них, в отличие от Торно, не довелось перенять подобного умения у Мириэль.
Торно велел снова перевязать длинный глубокий порез на правой руке, что Лайрэ и сделала. Феанаро вдруг почему-то вспомнились руки Гиль и бережное прикосновение ее прохладных ладоней к своим горячим плечам. Он недоверчиво приподнял бровь, удивляясь собственным мыслям, но через некоторое время уже крепко спал здоровым, целительным сном.
***
Ее присутствие угнетало. Феанаро, и так не терпевший рядом посторонних, сейчас был особенно не в настроении и состоянии это выносить, о чем он не преминул сообщить Торно. Хоть и с глазу на глаз.
Целитель выслушал его с некоторым удивлением.
— Ты всерьез думаешь, что после такого неожиданного возвращения с порога Мандоса хоть кто-то из выхаживающих тебя чужой?
Ответный взгляд Феанаро был достаточно красноречив, но он этим не ограничился.
— Да, — твердо сказал он. — Она чужая. — Феанаро явно избегал произносить имя. — А я не доверяю чужим.
Торно поджал губы.
— Ты ошибаешься. Но я выполню твою просьбу.
— Это не просьба, — глухо возразил Феанаро. — Это приказ.
Он устало откинулся назад и прикрыл глаза. Жизнь выглядела в разы усложнившейся. Они попробовали на прочность силы врага, и Моринготто не отступил при первом же ударе. Убийца успел укрепиться и собрать своих уцелевших слуг, пока нолдор добирались до Эндорэ. А это значит, что воевать будет тяжелее. Феанаро сжал кулаки. Они очень спешили, но все равно пришли слишком поздно, чтобы застичь Моринготто врасплох.
Если бы он не потерял столько времени в Тирионе! Если бы не ждал невесть чего — нет, конечно, понятно, чего — в Арамане! Если бы Нолофинвэ не был таким лицемером!
Чересчур много «если». Больше условий, чем выполнимо. Месть была еще далека от свершения. Сильмарилли по-прежнему в руках Моринготто. Феанаро не знал, какая из этих мыслей мучает его сильнее.
Словом, у него в списке неотложных проблем, требущих решения, числилось немало пунктов, и категорически ни к чему вносить в этот перечень еще и размышления о совершенно чужом человеке.
— Сколько?
— Четыреста двадцать один.
— Хэндил?
— В том числе.
Феанаро тяжело опирался правой рукой на стол, но садиться не желал. Костяшки пальцев у него побелели. Он скрипнул зубами.
— Где Тьелпэ?
— В дозоре. Он стоит уже невесть сколько страж… с того момента, как мы вернулись, — Майтимо говорил неохотно, с трудом выталкивая слова. — Он словно хочет что-то себе доказать.
— Тинвэ погибла, — тихо сказал Лаурэлассэ, отвечая на молчаливый вопрос Феанаро. — Стрела… в горло. Когда Тьелпэ ее нашел, она уже…
Край расстеленной карты залили чернила, выплеснувшиеся из подпрыгнувшей от удара по столу чернильцы. Феанаро мрачно посмотрел на баночку и двумя пальцами, подчеркнуто аккуратно, вернул ее в вертикальное положение.
— Что Атаринкэ?
— Он все это время метался между вами двумя. Спит теперь.
Феанаро легонько качнул головой. На лице его застыло непонятное выражение. Он выпрямился, слегка вздрогнув от боли.
— На какой линии Тьелпэ?
— На внешней северной, — немного озадаченно ответил Майтимо.
— Хорошо. — По тону Феанаро было совершенно ясно, что он так совсем не думает. — На внешней, так на внешней.
Север молчал. Он затаился и укрылся тьмой, притворяясь опустевшим и неопасным. Тьелперинквар знал, что это не так. Ощутив боль в пальцах, он с удивлением понял, что снова стискивает рукоять меча. Отпустив оружие, Тьелперинквар вновь уставился в нескончаемую средиземскую ночь.
— Не возражаешь?
Тьелперинквар безразлично пожал плечами.
— Рад, что тебе лучше.
Феанаро неопределенно хмыкнул. Семейное это, что ли: выражаться так, что сразу понятно, что говорящий придерживается несколько иной позиции, нежели та, которую он обозначил словами.
— Решил, что вечная стража хороший выход?
Тьелперинквар резко развернулся и молча посмотрел Феанаро в глаза.
— Знаешь… — Он взял руку Феанаро, вложил туда что-то и сжал ему пальцы. Феанаро раскрыл ладонь. Маленькая деревянная птичка. Он опустился на землю, шипя сквозь стиснутые зубы от боли, вгрызшейся в бок.
— Будь. Оно. Все. Проклято, — процедил Тьелперинквар и отвернулся.
— Сядь, — резко сказал Феанаро ему в спину. Тьелперинквар не шелохнулся. — Сядь, — уже мягче повторил Феанаро. — Мне еще тяжело долго стоять.
Тьелперинквар судорожно вздохнул и сел рядом, скрестив ноги.
— Ты мне просто скажи, — еле слышно прошептал он, — почему именно Тинвэ?
— А почему еще четыреста двадцать? Почему мой отец? Все мы знаем эту причину.
— Он не боится нас, — убежденно сказал Тьелперинквар. — Но я не пожалею всей своей крови, только бы смыть с Арды его след.
***
У озера хорошо думалось. Настолько хорошо, что Феанаро сам не заметил, как у него вошло в привычку время от времени (когда выдавалась свободная минутка и когда раны перестали его так сильно беспокоить) бродить по берегу, иногда сидеть, наблюдая, как покачивается шелестящий камыш, и отдаваться течению мыслей.
Ненавидящие его сказали бы, что он ищет уединения, чтобы излечить потрепанную гордость. Плохо знающие рискнули бы предположить, что его терзает совесть, сомнения или сожаления. Тех же, кто знал Феанаро более чем хорошо, совершенно не волновала эта загадка.
Выигранная — высокой ценой, но тем не менее выигранная! — битва дала ему возможность сделать передышку и оценить размах войны. По всему выходило, что нолдор сумеют одолеть Моринготто: может, на последнем пределе сил, но сумеют.
Ненависть и жажда мести, и только они, владели сердцем Финвиона-старшего-и-единственного-по-эту-сторону-моря. Он приветствовал их, радуясь уже тому, что способен чувствовать хоть что-то.
Что уж теперь сомневаться. Одно дело, когда ты сам себе говоришь страшные вещи (да кто ж себе поверит! Спишешь все на усталость, на бессонное время, на тлеющую тоску, и готово: смотришь потом на звезды и улыбаешься тому, что можешь их видеть), и вовсе другое — слышать то же самое со стороны. Особенно если это для твоих ушей не предназначалось, но судьба, которой полюбилось запутывать нити жизней в беспорядочные узлы, распорядилась иначе. И Гиль спокойно и бестрепетно вернулась к мысли об озерной глуби, и не стала снова откладывать ее на потом.
Вода была прохладной и уютно обнимала ноги. Гиль подобрала подол и неспешно пошла вдоль берега. Ей казалось, что она никогда не замечала, как тут красиво. Туман давно поднялся, и Митрим, величаво застывший под звездным светом, казался бесконечно огромным.
Дно, сначала ровное, постепенно стало снижаться. Теперь она шла уже по колено в воде, упорно поднимая платье повыше.
Плеск воды за ивами насторожил Феанаро. Он развернулся и двинулся на звук, положив руку на рукоять меча. Обогнув деревья, он увидел одиноко бредущую фигурку.
— Купаешься?
Гиль вскрикнула от неожиданности, оступилась и плюхнулась в воду. Платье не хотелось пока замочить, говорите?
Феанаро спустился по откосу и протянул ей руку. С его помощью девушка выбралась на берег.
— Теперь да, — мрачно ответила она, недружелюбно взглянув на Феанаро. Сырая одежда противно прилипала к ногам.
— Угу, — неопределенно протянул он, изучая ее лицо. Увиденное, кажется, ему не понравилось. Что-то неприятное, неправильное читалось в глазах девушки, а то, как поспешно она отвернулась, только усилило это ощущение. — И как вода?
— Мокрая.
Феанаро фыркнул.
— Помешал, да?
Гиль утвердительно наклонила голову. Можно было и не спрашивать очевидного. В груди волной поднималось жгучее раздражение на непрошенное вмешательство.
— Извини…
Ни малейшего следа сожаления в голосе. Невыносимый тип. Шел бы уже, куда он там шел.
— …но мне что-то не верится, что ты тут просто отдыхала.
Она вздернула подбородок.
— Мои дела никого не касаются.
— Ошибаешься, — объявил Феанаро. — Меня касается все, что происходит в лагере и его ближайших пределах, потому что я, знаешь ли, правлю этим народом и этой землей.
Гиль метнула на него косой взгляд.
— Я не от этого народа. Лишняя. Чужая.
Он понял мгновенно.
— Слышала, — констатировал Феанаро.
В этот раз Гиль не потрудилась даже кивнуть.
— Случай.
— Случайно, — бессознательно поправил Феанаро.
— Случайно, — равнодушно повторила девушка. Как только земля носит таких въедливых.
— И поэтому надо пойти и утопиться? — искренне поинтересовался он.
— Что?! — Вот теперь Гиль по-настоящему разозлилась. На себя — за то, что затянула и не выполнила задуманное, и еще больше на него — за то, что он так легко догадался. — Почему ты так думаешь?
— Да у тебя на лбу все написано, — Феанаро ткнул в нее пальцем, тоже начиная сердиться. Мало у него было своих забот? — Что, чьи-то слова — достаточный повод, чтобы сдаться?
Гиль повела плечом. Ей не хватало слов, чтобы дать ему отпор, но она все же попыталась.
— Если это истина, с ней нельзя сражаться. Она причиняет боль тем, что она правдива. Чтобы она перестала быть правдой, надо поменять мир. Нельзя.
— Ерунда. Дерись. Сражайся. И мир изменится твоей волей, — Феанаро взмахнул рукой. — Все зависит от тебя, понимаешь? — продолжал он горячо. — Нельзя отступать, нельзя колебаться.
— Мы ничего не можем изменить в мире. Мы только жители, а не творец.
— У нас есть свободная воля и разум. Нам дан этот мир, чтобы мы обустраивали его по своему разумению. Никто не может нам в этом помешать. — Он был убедителен. Но все его слова гасли в глубине ее непроницаемого взора.
— Мертвых вернуть невозможно, — ответила Гиль.
— Мы рождены, чтобы никогда не умирать. И мой народ, и твой. Но если ты так спешишь узнать, что ждет тебя дальше, кто я такой, что бы тебя удерживать?
Она долго молчала, а потом сказала:
— Я хочу знать о жизни и смерти то, что знаешь ты.
Теперь настал его черед молчать. Перед ним стояла чужая девушка из — о, Всеотец! — из атани, и он, кажется, только что своим решением спас ей жизнь во второй раз, разве этого мало, а она требует еще и откровения, и истины: на берегу Митрима, по щиколотку в грязи. Что мне до тебя, женщина?
— Это длинная история. Очень, — сухо сказал Феанаро. — И мне хотелось бы рассказать ее в более подходящем месте.
Он поразился тому, насколько странно прозвучали его слова: будто для истины есть места хорошие, а есть не очень. Еще больше он поразился тому, что она ответила: «Я понимаю», развернулась и двинулась к лагерю. Феанаро же остался стоять с ощущением, что только что побывал в самой нелепой ситуации в своей жизни. И что хуже всего, он не был уверен, что в этом нет его собственной вины.
И пусть ему потом пришлось потратить не так уж мало времени на изложение «длинной истории» (которую он счел нужным сократить в некоторых моментах), почему-то это принесло ему удовлетворение, словно какая-то малая часть искажения исчезла без следа, как стертые морскими волнами линии на песке.
Сноски:
[1] Nautilus Pompilius «Матерь богов»
[2] HIM «Buried Alive by Love»
@темы: Повесть лет, И ты уже никакой, The Unforgiven-2
-
-
16.09.2015 в 08:02Надо мне у себя сменить имя "Торно" на какое-то другое. Не вспомнила вовремя.
-
-
16.09.2015 в 08:56Там вроде окончания разные.
Однофамильцы.-
-
16.09.2015 в 09:02Вот я сейчас опять озадачилась: у меня Торно или Торнэ?.. Но это явно сокращение от какого-то двуслогового имени)
-
-
16.09.2015 в 09:24-
-
16.09.2015 в 09:29-
-
16.09.2015 в 20:04Феанаро не умер) Нет, я помнила, конечно, что это АУ, и он, по идее. не...но все равно...
Когда был глюк со Льдами и женой, я сначала подумала, что это Нолофинвэ бредит собственно во Льдах... потом поняла, что нет.
— Тинвэ погибла, — тихо сказал Лаурэлассэ, отвечая на молчаливый вопрос Феанаро. — Стрела… в горло. Когда Тьелпэ ее нашел, она уже…
Ну вот
Линия с Гиль и Феанаро... в какой-то момент мне показалось, что у них там пейринг намечается. Хотя такого не может быть... наверное.
-
-
17.09.2015 в 06:09Такое ощущение, что ты в нем из-за этого разочарована))) впереди еще половина текста, про кого ж писать тогда)))
М, Нолофинвэ всегда идет от первого лица.
Что касается Тинвэ, то не все так страшно norlin-nolde.diary.ru/p202412244.htm
Ого ты
-
-
17.09.2015 в 06:13-
-
17.09.2015 в 06:39-
-
17.09.2015 в 06:41-
-
17.09.2015 в 06:47-
-
17.09.2015 в 08:00f-lempi, что ты! Наоборот! Я имела в виду, что в какой-то момент, несмотря на рациональные доводы, подумала, что он все-таки может сейчас умереть... и это сильно, на самом деле, когда по ходу чтения забываешь, что "это главный герой, и он должен дожить по крайней мере до предпоследней главы, так что пока ничего страшного с ним не случится". Ты молодец! А я что-то уже разучилась внятно выражать свои мысли, пардон.
Это не был наезд за неканон. Серьезно_не_был.
Все, больше я ничего не говорю про соответствие канону вообще. Нигде. А то если уж вы начинаете считать меня чем-то вроде городской сумасшедшей, которую даже выживание героя расстраивает, страшно представить, что, блин, думают остальные.
М, Нолофинвэ всегда идет от первого лица.
Ага, но я увлеклась и вспомнила об этом не сразу.
Что касается Тинвэ, то не все так страшно norlin-nolde.diary.ru/p202412244.htm
Черт! Я же читала это, да...
-
-
17.09.2015 в 08:08Вообще, ты подсказала сейчас довольно оригинальный ход - убить главного героя в середине, а дальше глум... пардон, предаваться воспоминаниям и сожалениям. Жаль, мне не пришло это в голову)))
-
-
17.09.2015 в 08:13-
-
17.09.2015 в 08:18f-lempi, да, надо было всех перебить и вторую половину предаваться тоске.
-
-
17.09.2015 в 08:32да, надо было всех перебить и вторую половину предаваться тоске.
f-lempi, Норлин Илонвэ, а кстати... по ходу, так не получится... предаваться тоске же должен кто-то, так что, скорее всего, он и выйдет на первый план... Хотя, наверное, как-то извернуться можно.
-
-
17.09.2015 в 08:34Автор будет предаваться тоске.
-
-
17.09.2015 в 08:39-
-
17.09.2015 в 08:41-
-
17.09.2015 в 08:43